Виктор Ермаков - Стань для него единственной

ощущения. Под светом луны, твоё голое тело будет казаться каким-то не

земным, необыкновенно притягательным и манящим. Дай ему, сидя на

капоте или красиво прогнувшись и широко расставив ноги, ухватившись

руками за ствол дерева. Особый драйв и возбуждение в такой ситуации, это

ощущения ваших голых тел, смены поз, стонов, которые вы даже не

пытаетесь приглушить, осознавая, что вокруг только лес, поле, и небо над

головой.

А ты пробовала секс под дождём? Я тебя умоляю! Это нечто! Я не призываю

тебя сидеть за городом и ждать воды с небес. Но если ты окажешься со своим

партнёром где-то за городом и пойдёт дождь, то непременно попробуй секс

под дождём. Уверяю, этот секс останется на долгие, долгие годы в твоей и

его памяти. У героев книги «Святая, смешная, грешная» был такой секс.

Посмотри, как это может быть красиво и круто.

Дни становились всё жарче, Москва пустела, люди тянулись кто на море,

кто на дачи, за город. Мы с Костей тоже всё чаще уезжали на дачу,

проводили там по нескольку дней подряд. Возвращаться в город, где от

жары плавился асфальт и стояла невыносимая духота, не было ни

малейшего желания.

В один из таких дней мы были на даче, и Костя предложил прогуляться.

Пошли пешком до ближайшего леса. Шли по тропинке, пересекая огромное

ромашковое поле. День угасал, окрашивая золотистым солнечным

закатом верхушки сосен. Долгожданная прохлада опускалась на уставшую

от зноя за длинный июльский день землю. Костя нарвал букет ромашек, и

я сплела венок.

– Ещё не разучилась, – улыбнулась я, надев его себе на голову.

Мы вошли в лес: стволы сосен, покрытые янтарной смолой, уносились

вверх, а если поднять голову, то казалось, что небо медленно кружилось. А

может, это кружится голова от чистейшего соснового воздуха,

насыщенного терпким, чуть горьковатым привкусом детства? Когда ты

идёшь в сандалиях по опавшим и сухим, потрескивающим под ногами,

иголкам, стараясь увидеть в траве кисть костяники или шляпку гриба. Ах,

детство, детство… Где-то вверху старательно выбивал дробь дятел,

дорабатывая дневную смену, пытаясь добыть что-нибудь на ужин. Закат

солнца дал команду приготовиться ко сну всем пернатым, и они,

перекликаясь на разные голоса, занимали свои законные места: кто в

дупле, кто на ветке, кто в густых зарослях кустарника. Глубоко вдохнув

лёгкими этот, казалось, прозрачный и звенящий воздух, я обернулась.

Костя стоял рядом.

– Нет, не начинай даже, – сказала, я, сделав шаг назад, и запуталась

волосами в густой и упругой паутине.

Представив картину, как мы, отбиваясь от слепней и комаров

сломанными ветками берёзы, занимались любовью, мы со смехом

побежали назад, к уютному кожаному дивану.

Выбежав из леса на тропинку, мы остановились. Солнце уже почти село.

Где-то вдали виднелись всполохи зарниц. Раската грома ещё не было

слышно, но яркие вспышки, то тут, то там на мгновения разрывали

свинцовые облака. Ещё пока редкие, но тяжёлые капли дождя падали,

фонтанами вздымая пыль на тропинке, как бы раздумывая, начинать или

нет. Природа замерла в ожидании. Крупные капли всё чаще стали

барабанить по земле. Костя взял меня за руку, и мы побежали через поле к

какому-то еле видному в полумраке строению.

– Бежим, я знаю этот домик. Не уверен, что там кто-то живёт, но

думаю, найдём, где спрятаться, переждём дождь.

Это был крайний, ещё уцелевший дом деревни, когда-то раскинувшейся

здесь. Мы подбежали к калитке – Костя толкнул её, и она открылась.

Насколько было возможно разглядеть, это был дом, сарай и огромное

дерево. Вероятнее всего, старая разросшаяся яблоня.

Под её кроной – вкопанный в землю стол со скамейками. Света в окнах не

было. Костя толкнул дверь в дом, затем – в сарай. Двери не поддавались.

Скорее всего, сюда ещё иногда приезжали хозяева, раздумывая, пустить ли

всё это на слом, попытаться отремонтировать или продать то, что

ещё не уничтожило время.

Мы встали под густую крону дерева в надежде хоть как-то спастись от

дождя. Костя снял с себя рубашку и стал её зачем-то выжимать. Поняв

бессмысленность своей затеи, он повесил её на сук дерева и, скинув

надетые на босу ногу полукеды, вышел под дождь. Подняв руки кверху и

задрав голову, начал что-то кричать, а может, петь… Обрушившийся

стеной дождь заглушал его голос, но всё равно радостное, сумасшедшее