Виктор Ермаков - Стань для него единственной

дорогу до отеля рассказывая мне о Майами всё, что знал сам.

Оказывается, он бывает здесь каждый месяц, выполняя рейсы Париж –

Москва – Майами – Париж. Сегодня ночью он будет управлять самолётом,

который унесёт его в Париж. Но сейчас – день, мы в Майами и едем в

отель.

Не хотелось думать о предстоящей разлуке. Хотелось думать лишь об

одном – взять всё от тех недолгих часов, которые подарила нам судьба.

Мы шли по коридору отеля, бросая взгляды на двери, ища мой 456-й номер.

Я несла сумку, Серж катил мой чемодан. Он сам вызвался доставить его в

номер, вежливо сказав мальчику «сенкью» и тем самым лишив того

чаевых.

– Вот и мой номер, – сказала я, вставляя карточку в прорезь электронного

замка.

Раздалось тихое пик-пик, и замок, сменив красный свет микролампочки на

зелёный, готов был впустить меня в номер. Я стала шарить в сумочке,

перебирая её содержимоё.

Найдя портмоне, извлекла из него пару долларов и протянула Сержу.

«Сенкью» и последующее после этого «Гуд бай», произнесённые мною с

самым серьёзным видом, сделали его лицо каменным. Его нижняя губа

слегка отвисла, приоткрыв рот. Глаза в недоумении бегали.

Зато мои глаза и душа ликовали! Это тебе за твоё «Извините, у неё

токсикоз». Поняв, за что ему такая месть, он рассмеялся и, подняв

вверх два указательных пальца, произнёс:

– О Кей, один-один!

Чуть приоткрытая дверь номера зияла темнотой. Закрытые портьеры

окон отталкивали солнечный свет, давая кондиционеру справиться с

сорокаградусной жарой и оправдать наши надежды на прохладу. Серж,

поблагодарив за чаевые, взял доллары сказав, что за столь щедрое

вознаграждение он обязан не просто доставить чемодан к двери, а,

безусловно, вкатить его в номер. Доводчик двери сделал своё дело. Она

медленно и бесшумно закрылась, не оставив пути к отступлению. Мы

стоим в небольшой прихожей номера – полумрак, тихо, прохладно и

волнующе. Серж посылает свою фуражку, до этого находившуюся у него в

руке, в полёт – она планирует, как диск для игры с собакой, запущенный на

зелёной лужайке парка, и падает на кровать. Пиджак красивым, изящным

движением соскальзывает с его плеч на пол, застеленный зелёным ковром.

Рука ослабляет узел галстука, а глаза не отрываясь смотрят на меня в

упор. Пальцы машинально, но не спеша, расстёгивают пуговицы рубашки.

Он подходит настолько близко, что я чувствую его дыхание, уверенность

и страсть. Глядя мне в глаза, он опускает руки, берёт край моей юбки и

поднимает её вверх. Нет, он не пытается снять её через мою голову –

просто задирает.

В моей голове замелькали кадры из фильмов, где любовники в порыве

страсти лихорадочно и без возможности восстановления срывают с себя

одежду. Девушка обвивает его шею руками, забрасывая свои ноги на его

согнутые в локтях руки. Он припечатывает её к стене, и начинается

садомазохизм. Впечатление, что он хочет стереть её позвоночник о

стену. Затем, не опуская её со своих рук, шмякает на стол, сметая всё,

что на нём есть – телефон, пепельницу, стопку бумаг, канцелярские

предметы… Но это ещё не всё. Следующая сцена обязательно на полу. И

именно в такой последовательности. Сначала всё, включая канцелярские

скрепки и кнопки, – на пол, и уж только затем на полу оказываются они.

Да, скользко, да, он сучит ногами, не имея возможности упереться. В

этот момент хочется крикнуть: «Блин да вот же диван – широкий,

упругий. Не хотите на диване – кресло рядом». Но именно так режиссёр

видит выражение страсти на экране, про что Станиславский бы сказал:

«Верю!» Я была рада, что Серж оказался другим режиссёром. Он всё видел

иначе. Медленно подняв мою юбку, оставил её края на уровне бёдер. Затем

так же медленно взял мои ладони и поднял их над моей головой. Я

чувствовала себя мотыльком, приколотым булавкой к стене. Его взгляд,

руки, дыхание обездвиживали меня, что ещё больше сближало меня с тем

мотыльком. Губами он коснулся кончика моего носа, уголка губ, шеи… Он

целовал мои соски через блузку, от чего сердце забилось ещё сильнее, а

место поцелуев стало влажным. Соски мгновенно увеличились от его

горячих губ, а затем ещё сильнее возбудились от прохлады кондиционера.

Набухшие и яркие, они просвечивали через тонкую ткань блузки.

Серж опустился на колени – горячие губы обожгли мой живот,

остановившись на пупке, а затем опустился ещё ниже. Это было похоже