Виктор Ермаков - Стань для него единственной

кладу их на полочку для пеленания младенцев. Снимаю юбку и, держа её в

руках, смотрю на себя в зеркало. «Нет, Катька, это только ты могла

вляпаться в такую ситуацию». Выдавливаю жидкое мыло для рук и кое-как

пытаюсь простирнуть трусики и юбку. Хорошо, что юбка из тонкой

ткани, ну, и понятно трусики – одно название, пара полосок и всё.

Выжав и отложив вещи в сторону, смотрю на себя. «Ну и что дальше?»

Дальше-то самоё сложное. Опускаю руку и трогаю себя. Всё сладкое. Мне

сейчас точно не до шуток. И тем не менее улыбаюсь, вспомнив: «Мужики,

как пчёлы, липнут. У неё там мёдом что ли намазано?» Поставив одну

ногу на унитаз, зачерпываю ладонью воду и пытаюсь смыть липкое, уже

слегка засохшее мартини. Выхватываю пачку салфеток. Смачиваю их и

вытираю низ живота, между ног, бедра, попу. «Ну, вроде, жить можно», –

подбадриваю я себя. Не смертельно. Обматываю вокруг талии узкое

полотенце. Получается что-то наподобие короткой юбочки. Прикидываю

в зеркале, как это будет смотреться. Скептически оцениваю – для сауны

или пляжа самоё то. Для самолёта – не уверена. Бросаю ещё раз взгляд в

зеркало с вопросом: «А что? Есть предложения лучше?» Медленно

открываю дверь туалета.

Тихо, почти полумрак. Только светится пунктиром дорожка. Бесшумно

прохожу к своему месту. Серж по-прежнему виновато, но с большим

интересом смотрит на моё новое одеяние, чуть прикрывающее ягодицы.

Протискиваясь к окну, сажусь. Пытаюсь, не привлекая внимания, как-то

развесить свою юбку – лететь ещё долго, может, подсохнет. Ну, не в

полотенце же мне предстать на паспортном контроле. Вдруг не поймут.

Поднимаю шторки иллюминатора и смотрю. М-да… Полёт отличный. Всё

в порядке. Приключения начались, не доходя до трапа.

Где-то вдали пролетел самолёт, мигая зелёными огнями. Звёзды и

пустота на тысячи миль. Ровный гул турбин. Глаза стали медленно

закрываться. Клонит в сон. По московскому времени уже глубокая ночь.

Сначала я даже не поняла, сон это или явь. Его ладонь легла на мою руку.

Тихое «Прости меня, – на ломаном русском, – я дурак, всё это из-за меня»

прозвучало, как гром среди ясного неба. Не припомню, чтобы от простого

касания и вполне обычных слов меня бросало в жар. Всё тело сжалось. Всё.

И там тоже. Сердце колотилось, как у кролика, увидевшего удава.

В памяти всплыла картина – паренёк из нашего класса прижал меня в

пустой раздевалке. Это было в восьмом классе. Положив одну руку на

грудь, вторую опустил вниз и чуть прикоснулся. Мне казалось, что земля

ушла из-под ног, воздух закончился, а в венах застыла кровь – и только

сердце стучало на весь коридор школы…

«Но сейчас-то ты давно уже не школьница! Ты сидишь на борту самолёта,

высоко в небе, а не стоишь прижатая к стене в школьной раздевалке. И

рядом не мальчик из класса. Так почему простое касание его руки так

взволновало тебя, заставив сердце бешено колотиться?» Наши глаза

встретились, и по моей улыбке он понял: «Прощён!» Он прощён, а

я погибла. Серж в русском языке, так же как и я в английском, был не силён.

Возможно, поэтому его фразы были порой так коротки и прямолинейны.

Свернув плед наподобие подушки, положив его рядом с собой и легко

похлопывая по нему ладонью, он произнёс: «Ложись, ты устала. Поспи –

лететь ещё долго».

Он произнёс это так легко и обыденно, как будто говорил мне это 362

раза в году на протяжении последних этак лет пяти.

Не знаю, куда ушли моё самообладание, уверенность, самоконтроль,

наконец. Но я, как под гипнозом, не говоря ни слова, положила на плед

голову. Как могла, свернулась клубочком, поджав коленки к груди. Лежала,

превратившись в саму невесомость, еле дыша. И лишь стук сердца

отдавался ударами в ушах, как мне казалось, заглушая шум турбин

самолёта.

Мой затылок касался его бедра, макушкой, самым темечком я ощущала

его тепло. Очень аккуратно, словно боясь побеспокоить, он укрыл меня

своим пиджаком.

Не знаю даже, что так подействовало на меня. «Золотые» нашивки на

пиджаке лётчика, к чьей форме, я неравнодушна? Еле уловимый запах тела

хозяина, оставшийся на пиджаке? Или лёгкие нотки парфюма? Не знаю. Но

я ощущала дикое возбуждение. Как будто рядом сидел не Серж, а Костя в

форме лётчика, как тогда, при нашей первой встрече. И как будто это

были не кресла самолёта, а заднее сиденье Костиной машины. Вспомнив

тот вечер, к возбуждению прибавилось желание мести. А это уже –