Маркиз Сад - Эжени де Франваль

– Бесценная дочь моя, – говорит Франваль, обнимая чудовище, которое он столь умело воспитал, – я знал, что найду в твоей душе и любовь и стойкость, необходимые для нашего взаимного счастья. Возьми эту шкатулку; она таит в себе смерть...

Эжени берет роковую шкатулку, еще раз клятвенно заверяет отца в повиновении. Определяются и другие планы: условлено, что она будет ожидать дальнейшего хода процесса, а запланированное преступление будет совершено в зависимости от принятия решения в пользу или против отца. И они разлучаются. Франваль возвращается к жене, и у него хватает наглости и лицемерия не только довести ее до слез, но и, как ни в чем не бывало, принять в награду от этого ангела небесного простодушные ласки, полные трогательной наивности. Затем, твердо условившись, что она останется с дочерью, независимо от исхода его дела, злодей садится на коня и мчится прочь... прочь от невинности и добродетели, столь долго оскверняемых его преступлениями.

Франваль обосновался в Базеле. Здесь он не только был укрыт от возможных преследований, но и, благодаря близости к Вальмору, мог обмениваться письмами с Эжени, поддерживая в ней желательное для него настроение. От Базеля до Вальмора было примерно двадцать пять лье, и хотя между ними лежали леса Шварцвальда, сообщение было удобным – раз в неделю он получал новости от дочери. На всякий случай Франваль захватил с собой значительную сумму, в основном векселями, а не наличными.

Оставим его устраиваться в Швейцарии и вернемся к его жене. Помыслы этого прекрасного создания были кристально искренни и чисты. Пообещав супругу оставаться в поместье, ожидая его новых указаний, она ни в чем не изменила своих решений и каждый день убеждала в этом Эжени. К сожалению, слишком далекая от доверия, которое должна была внушать столь почтенная мать, Эжени всецело разделяла несправедливое отношение Франваля к своей супруге, регулярно подпитываемое его письмами; она считала, что во всем мире у нее нет более страшного врага, чем мать. И это при том, что та делала все возможное, лишь бы разрушить в дочери непреодолимую отчужденность, затаившуюся в ее неблагодарном сердце. Она осыпала дочь ласками и относилась к ней дружелюбно, делилась с ней радостью по поводу долгожданного возвращения мужа, в своей нежности и приветливости доходила порой до того, что благодарила Эжени, признавая за той всю заслугу этого отрадного преображения. Считая, что она стала невольной причиной новых невзгод, угрожавших Франвалю, ни в чем не обвиняя Эжени, мать все брала на себя и, прижимая дочь к своей груди, со слезами на глазах вопрошала, сможет ли та когда-нибудь простить ее. Жестокое сердце Эжени не поддавалось этому ангельскому обращению. Порочная душа более не внимала голосу природы: порок перекрыл все ведущие к ней пути. Холодно отстраняясь от материнских объятий, она порой окидывала ее блуждающим взглядом и, придавая себе твердости, произносила про себя: «Как лжива эта женщина... Как коварна! Она ласкала меня точно так же и в тот день, когда приказала похитить меня». Однако несправедливые эти упреки подобны отвратительным софизмам, служащим опорой преступлению, когда оно тщится заглушить голос долга. Ведь госпожа де Франваль, приказывая увезти Эжени ради благополучия одной из них и спокойствия другой и во имя интересов добродетели, была вправе скрывать свои шаги: такие хитрости осуждаются лишь преступником, введенным в заблуждение; человека честного они не оскорбляют. Таким образом, Эжени противилась любому проявлению нежности со стороны госпожи де Франваль оттого, что сама намеревалась предать ее, а отнюдь не из-за проступков матери, которых та определенно не совершала против дочери.

К концу первого месяца пребывания в Вальморе госпожа де Франваль получила от матери письмо, из которого следовало, что положение ее мужа все более отягчается и, во избежание позорного приговора, возвращение госпожи де Франваль и Эжени становится настоятельно необходимым как для прекращения дурных толков, ходивших в обществе, так и для совместных с ней действий: надо было попытаться смягчить правосудие, чтобы виновный ответил за свое преступление, но чтобы ему сохранили жизнь.

Госпожа де Франваль, решившая ничего не утаивать от дочери, тотчас же показала ей письмо. Эжени, невозмутимо глядя матери в глаза, поинтересовалась, какое решение та намерена принять после столь печальных новостей.

– Не знаю, – ответила госпожа де Франваль. – Для чего, собственно, нужны мы здесь? Не будем ли мы в тысячу раз полезнее моему мужу, если последуем советам матушки?