Tiamat - Гилморн

— Не один раз, — ответил он, не оборачиваясь. Мне показалось, что он улыбается.

Эльф, искушенный в науке любви! Мне казалось, что желать его больше уже невозможно, но вожделение захватило меня еще сильнее, и мое орудие сладострастия томительно напряглось. Мои пальцы проникли между ягодицами эльфа, и он подался ко мне, безмолвно умоляя приблизить момент нашего соития. Я едва не вскрикнул от острого всплеска желания, когда коснулся его тесно закрытой дверцы наслаждений и почувствовал под пальцами влагу. Он уже был смазан заранее, и я не знал, когда он успел это сделать — когда ждал меня в комнате или, может быть, когда раздевался несколько минут назад. Я больше не мог сдерживаться и вошел в него одним медленным плавным движением. Горячая, влажная плоть охватила меня упруго и тесно, даря мне ощущение невыразимой сладости. Я входил в него сильными толчками, и он подавался мне навстречу с той же страстью и с тем же наслаждением. Мы завершили наш поединок одновременно, он излился мне в руку в тот момент, когда я наполнял его тело своим семенем.

В эту ночь я успел еще дважды овладеть им, покрыть поцелуями и ласками каждую пядь его великолепного тела и самому почувствовать его губы везде, где моя кожа пылала желанием. Рот его был не только нежным и податливым, он был еще и опытным. Мой эльф ласкал меня так умело и неторопливо, что я не сдержался и закричал во весь голос, когда он губами и языком принес мне долгожданное облегчение. Мои слуги, спавшие во соседней комнате, проснулись и принялись стучаться в мою дверь, пока я слабым голосом не отослал их обратно.

Перед рассветом он встал и начал одеваться. За открытым окном небо чуть заметно посветлело, и я уже различал силуэт моего любовника, видел, как двигаются его изящные руки, как он встряхивает длинными волосами. Я встал с постели, обнял его и поцеловал долгим поцелуем, полным надежды и мольбы.

— Ты придешь еще? — спросил я.

— Завтра, когда стемнеет, — ответил он, возвращая мне поцелуй.

Он взял мою ладонь и вложил в нее что-то тяжелое и круглое, покрытое крупными знаками. Мой покойный отец был купцом, так что я мгновенно узнал нуменорскую золотую монету. Когда-то на нее можно было купить породистого скакуна, а сейчас ее ценность наверняка еще возросла.

— Я не беру платы за любовь, — немного обиженно сказал я.

Он рассмеялся тихонько:

— Это не за любовь, а за молчание.

— Мне не нужны деньги. А если даже и были нужны, я бы не торговал своей честью.

— Прости, — шепнул он. — Прими это как подарок от безымянного незнакомца.

Он высвободился из моих рук и выскользнул в окно. На одно мгновение его фигура обрисовалась на фоне светлеющего неба, а потом он просто растаял в утреннем сумраке.

Я бросился на постель, все еще хранящую почти неуловимый запах его тела, какой-то слабый лесной аромат. Больше он ничего не оставил в моей комнате, ни одной забытой вещицы, ни даже оброненного волоска. День прошел в томительном ожидании, я только заглянул в ювелирную лавку и попросил пробить дырку в моем подарке, чтобы повесить его на шею. Длиннее и утомительнее заката, чем в этот день, я не знал. Кусая губы в нетерпении, я смотрел в окно на солнце, укатывающееся за горизонт медленно, как черепаха. Но когда погас его последний луч, и землю объяли сумерки, мой эльф вдруг оказался в моих объятиях, раньше чем я осознал момент его появления.

Я был охвачен страстью и возбужден еще сильнее, чем прежде, так возбужден, что даже не смог дойти до кровати и взял его прямо на столике у окна. Мой эльф, без сомнения, любил такие неистовые соития, потому что стоны его, приглушенные прижатой ко рту ладонью, не прекращались, пока я вонзался в его плоть с такой силой и яростью, каких я не знал со времен моей молодости. И снова мы наслаждались друг другом до утра, и снова он ушел перед рассветом.

Мы провели вместе семь ночей, которые я запомню до конца жизни. Я узнал его тело от кончиков пальцев до кончиков ресниц, но так никогда не увидел даже пряди его волос, даже края его одежды при свете. Он расплетал волосы перед приходом ко мне, снимал с себя все украшения, чтобы его нельзя было узнать. Он был очень осторожен и предусмотрителен, мой эльф. Ни разу он не замешкался и не дал даже проблеску зари застать его в моей комнате. И ни на один мой вопрос он не ответил, даже когда я спрашивал, хорошо ли ему. В ответ я получал лишь тихий смешок, довольное мурлыканье, поцелуй или просто таинственное молчание. Он с удовольствием слушал мои рассказы, но не задавал вопросов. Мой эльф вообще говорил редко, и я слышал его голос только во время любовных игр, когда он стонал или вскрикивал от наслаждения. Он не называл меня по имени — может быть, желая уравнять нас, ведь своего имени он тоже не называл; или так он пытался подчеркнуть непрочность и кратковременность нашей связи. Он никогда меня не просил, предпочитая мне подчиняться. Должно быть, ему нравилось чувствовать над собой чужую власть, снимать с себя самого ответственность, позволяя другому принимать решения. Я не спрашивал его об этом, чтобы ненароком не причинить ему боль, не пробудить в нем стыд и чувство вины. Ведь обычаи лесного народа не приветствуют такие отношения, иначе он не стал бы так оберегать свою тайну. Только в последний день я сказал ему: