Tiamat - Гилморн

— Я не знаю, смогу ли… выслушать все, что мучает тебя… ты же понимаешь, есть пределы, за которые не следует заглядывать даже близким друзьям. Ты иногда слишком свободно обсуждаешь темы, которые… не принято обсуждать… но… я постараюсь смирить свое смущение. Ведь на войне не до стыдливости, если нужно приоткрыть наготу и перевязать рану… А сейчас, кажется, именно тот случай.

— Ах, Дэл, твоя сила духа поражает. Такой, как ты, никогда не поддастся соблазну, — произнес Гилморн и отер подступившие к глазам слезы. — Я не устаю восхищаться тобой. Ты так силен, так прекрасен, что у меня дыхание замирает в груди при взгляде на тебя. Счастлива будет та девушка, которую ты назовешь своей женой…

— Это ты имел в виду, когда говорил, что… мысли твои обо мне выходят за рамки обычной дружеской приязни?

— Я имел в виду… — сказал мой друг, понижая голос, и мне невольно пришлось податься к нему, чтобы лучше его слышать, — …что я смотрю на твои губы и испытываю неодолимое желание их поцеловать.

Он склонился надо мной, глядя на меня пристально, и в глазах его был какой-то отчаянный блеск, будто он был слегка пьян. Но мы даже не откупорили еще бутыль с вином, принесенную с собой. Я чувствовал себя неловко под этим взглядом. Неуверенно улыбнувшись, я сказал, стараясь обратить все в шутку:

— Друг мой, ведь это же глупо, и ты сам это поймешь, если задумаешься. Мы с тобой друзья и к тому же оба мужчины! Если бы я знал тебя хуже, я бы обиделся, ха-ха! Ты же не можешь думать обо мне, как о девушке?

— Я могу быть девушкой — для тебя, — прошептал он, прежде чем наши губы встретились.

Тогда, в беседке, когда в первый раз он поцеловал меня, я был слишком растерян, чтобы понять, что происходит. Но теперь сознание мое было ясно, а тело расслаблено и сверх меры чувствительно к прикосновениям. И я не мог отрицать, что вкус его губ мне приятен, даже сладок, как вода в жаркий день. Близко-близко я видел его дрожащие ресницы, и скулы, покрытые слабым румянцем, и влажные локоны, струящиеся с висков. И в этот момент я мог думать только о том, как он красив и нежен, и как мне хорошо с ним, а не о том, что мы делаем.

— Я люблю тебя, — прошептал он, не открывая глаз, так тихо, что я разобрал слова лишь по дыханию, коснувшемуся моих губ.

— И я люблю тебя, друг мой, но…

Продолжить я не успел.

— Друг? — вскрикнул Гилморн и вдруг впился в мои губы поцелуем таким яростным, таким жгучим, что он причинял боль.

Я попытался его отстранить, но это привело к тому, что мы оказались сплетенными еще крепче. Сердце мое глухо билось, а дыхание прерывалось. Меня охватила необъяснимая слабость, и жар стал распространяться по всему телу. Я словно был в лихорадке, и пальцы Гилморна обжигали меня. Я едва понимал, что он распахнул на мне одежду, что он покрывает мою обнаженную грудь поцелуями, что его руки спускаются ниже, расстегивая на мне пояс. А потом лихолесский синда опустился передо мной на колени и обхватил губами мое мужское орудие.

В глазах у меня потемнело. Если бы я в тот момент мог думать, то происходящее показалось бы мне самым непристойным из того, что я когда-либо переживал в жизни. Но я совершенно лишился контроля над своими чувствами и мыслями, ощущая только его губы на своей плоти. Излив свое семя, я зажал себе рот рукой, чтобы не закричать, так сильны были ощущения, переживаемые мной, хотя я не мог бы сказать, что это — боль, удовольствие, экстаз, стыд…

Когда я пришел в себя, Гилморн лежал у моих ног, прижавшись щекой к моему бедру. И я был в ужасе, но не оттого, что он сделал со мной, а оттого, что я не хотел его отталкивать. И я лег с ним рядом и спрятал лицо у него на плече, и сказал:

— Обещай мне, что это никогда не повторится.

— Обещаю, — прошептал он и добавил еле слышно: — Пока ты сам не попросишь.

И еще добавил:

— Я люблю тебя, Дэл.

А я, малодушный, не ответил ничего, вспомнив, как смеялся Эрестор: «Гилморн строит тебе глазки, как девушка! И вправду, будь он девушкой, мы уже играли бы вашу свадьбу, Глорфиндел!»

О Эру, за что ты наказываешь меня, подумал я.

С того дня мы стали вести себя, как будто ничего не произошло, но это было не так. Все изменилось между нами, и я не мог забыть, как Гилморн касался меня, и при одном взгляде на его губы меня обдавало жаром. От его улыбки у меня начинала кружиться голова, и кровь стучала в висках, и я забывал, о чем говорил.

А еще я не мог не думать о том, кто сжимал его стройное тело в объятиях, кто лишил его невинности и научил, как надо обращаться с мужчиной. И мне казалось, что я сойду с ума, когда я представлял себе, что вот так же он прикасался к человеку по имени Норт Морадан… и смутно понимал, что это было далеко не все, что тот заставлял проделывать моего лихолесского друга. И мрачный огонь разгорался во мне, имя которому — ревность. Несправедливо устроена Арда, если этим нежным телом мог обладать ничтожный прислужник Саурона, не стоящий даже мизинца моего Гилморна! А мне, который ради него дал бы выпустить себе кровь из вен по капле, даже помыслить о нем грешно! Я страдал от своих мыслей, и друзья беспокоились, отчего я стал таким бледным и молчаливым. Но я никому ничего не мог рассказать. Как я теперь понимал Гилморна!