Tiamat: Гилморн

— Лорд Амрот вряд ли это оценит.

Я сказал ему открытым текстом, куда может убираться лорд Амрот.

Он помолчал, не глядя на меня, потом сказал:

— Чего вы хотите?

Усмехнувшись, я поставил колено на подлокотник кресла и расстегнул штаны. Он попробовал отвернуть голову, но я схватил его за волосы и удержал. Я так этого хотел, что голова шла кругом.

— Открой рот, — приказал я.

Он не послушался и снова получил по морде. Пробормотал что-то, вроде бы: «О боже, опять…» — и я ткнул ему в рот свой ноющий от напряжения член. Наконец-то я был в нем, и это было так сладко, что я едва не кончил прямо сразу. Но мне хотелось продлить удовольствие, и через несколько минут я вытащил его из кресла и толкнул на стол. Я был как в огне, меня раздирали противоречивые желания: то хотелось избить его до синяков, то перецеловать всего… Помню его гладкий зад под моими руками, и как я втиснулся в него, грубо и властно, и вылился в него, стиснув зубы, чтобы не заорать от удовольствия.

Губы у него дрожали, и лицо горело, когда он разогнулся и начал натягивать штаны.

— Весь в отца, такая же скотина, — в голосе его была неприкрытая ненависть.

Я усмехнулся. Следовало бы его избить за такие слова, но не хотелось оставлять синяков. Да пусть говорит, что хочет. Все равно он теперь в моей власти. И когда я сказал:

— Придешь сегодня ночью в мою комнату, — то знал, что он не посмеет ослушаться.

В тот день я впервые изведал не только плотскую страсть, но и пьянящий вкус обладания, непоколебимую уверенность в том, что мне подчинятся, и не могу сказать, что доставило мне большее наслаждение.

Он приходил ко мне всякий раз, когда я ему приказывал, раздевался и ложился в мою постель, голый, гибкий, горячий… вздыхал сквозь зубы, когда я входил в него, дышал со всхлипами, вцеплялся пальцами в простыню, стонал… у меня сводило мышцы живота от этих стонов, я утыкался лицом в его атласную спину со сведенными лопатками, в разметавшиеся волосы, и вбивал, вбивал его в постель. А иногда он приходил ко мне с резким запахом пота на коже — не своим запахом, дырочка между его ягодиц была растянутой и влажной, и я зверел от мысли, что он ложится под моего отца, что он лежал под ним только что, я готов был его растерзать, я хотел, чтобы он принадлежал только мне… Но следовало быть осторожным, чтобы отец ничего не узнал, и мне приходилось смирять свою страсть в постели, и сносить его близость во время занятий, и проходить мимо в узких коридорах, и ждать темноты, скрипя зубами от желания. Когда приходила ночь, я брал свое, стискивая его в объятиях. Мне хотелось забавляться с ним, как с игрушкой, трогать его и целовать, тискать… меня переполняло такое вожделение, что я не знал, как его излить, мне было мало просто засунуть член в это тело, мне уже не хотелось быть с ним грубым, с ним, таким сладким и нежным… и я не замечал, как он сам подставляет мне губы, как берет мою руку и кладет туда, где хочет ее ощущать, как двигается подо мной, как направляет меня…

Я запомнил тот день, когда он впервые лег со мной по своей воле.

— Зачем ты пришел сегодня, я не приказывал тебе, — сказал я хрипло. Я сделал это нарочно, я хотел узнать, придет ли он, и несколько часов сгорал от нетерпения.

Он остановился у постели в нерешительности, опустил руки, которыми начал уже расстегивать рубашку, и не говорил ничего. Тогда я вскочил, прижал его к себе и принялся целовать. Мы задыхались от любви и не могли насытиться друг другом. Под утро я сказал:

— Я не хочу, чтобы ты возвращался к нему.

— Мне не остается ничего другого, — шепнул он.

— Мы убежим, — сказал я, чувствуя себя взрослым и сильным, готовым защитить его от всего мира.

И мы убежали. Я прихватил шкатулку с драгоценностями мачехи, увел трех лошадей из конюшни, набрал припасов, и мы ни в чем не испытывали недостатка. И ни единого рассвета больше не встретили порознь.

Я мог бы описать, как нам было хорошо вместе… на постоялых дворах, на лесных ночевках… в крошечной комнатке на втором этаже таверны «Маковая росинка» в Минас-Тирите, до которого мы наконец добрались. Я мог бы… но это слишком больно.

Помню, я спросил, как его настоящее имя. Он засмеялся и ответил:

— Называй меня Хантале. Тот, кем я был раньше, умер. А хочешь, дай мне новое имя. Это будет справедливо, ведь с тобой я заново родился.

И я называл его Тале, когда мы занимались любовью.

Татуировка у него была такая: свившийся в кольцо морской дракон, похожий на змею, с усами, как рисуют на Юге. Лежа щекой на его бедре, я думал: как больно делать татуировку на такой нежной коже! И решился спросить: