Тиамат Tiamat: Птица в клетке. Повесть из цикла Эклипсис (Затмение)

Таэссе очень хотелось разозлиться, но горячая волна внутри давно утихла, и ему не удалось вызвать в себе ничего даже отдаленно похожего на возмущение. Но он закрыл лицо руками и патетически провозгласил:

— Меня! Актера Королевского театра! Разыграли, как мальчишку! он сдвинул пальцы и одним глазом посмотрел на Фэйд. Ваше общество, леди Филавандрис, крайне негативно действует на мои умственные способности!

Она расхохоталась и снова стала прежней Фэйд, понятной и… близкой. Да, близкой.

— Думал, один тут прикидываться умеешь? Я играю в карты, делаю бизнес в Нижнем городе, да еще родилась и выросла во дворце. Если это не школа актерской игры, тогда что?

И закрепив перемирие еще парой-тройкой поцелуев, они устроились на диване с вином и фруктами. С рукой на перевязи Фэйд была трогательно беспомощна, и Таэсса наливал ей вина и кормил из рук виноградом и дольками яблока. Улучив момент, она прихватила губами его пальцы, куснула на грани нежности и боли, и он не сдержал томного, дрожащего вздоха. Фэйд умела завести одним намеком, одним хищным взглядом прищуренных глаз, даже когда смотрела на него снизу вверх, лежа головой на его коленях. Синяки и бинты не мешали ей выглядеть притягательной и опасной. Скорее даже наоборот.

— Столкнись мы в темном переулке, я отдал бы честь и кошелек без всякого сопротивления, шепнул Таэсса чувственным, мурлыкающим шепотком из своего арсенала, полным сладких и непристойных обещаний. Когда ты будешь в форме, можем сыграть в грабителя и его жертву. Я буду юный неопытный аристократ, случайно забредший в опасный квартал… Он сложил губки бантиком и состроил невинное личико.

Фэйд погладила его по щеке, но почему-то не улыбнулась, только вздохнула:

— Иногда мне хочется задать банальный вопрос: когда ты бываешь настоящим?

— А мне хочется дать банальный ответ: с тобой я всегда настоящий.

— Но это не так, сказала она утвердительно.

Таэсса повел плечами, улыбнулся, но без прежней игривости. Фэйд была слишком серьезна, и сегодня они сошли с протоптанной тропы словесных игр и шутливых пикировок. Он хотел сказать что-нибудь остроумное, но ничего не шло в голову. Она снова спросила:

— Любовь для тебя игра или отсутствие игры?

Он снова улыбнулся, пытаясь скрыть неуверенность. Поворот разговора был неприятным, даже опасным.

— Любовь это жажда, ответил уклончиво. Насытившись, она умирает в точности как жажда.

— И потому два раза из трех ты мне отказываешь. Чтоб жирно не было?

— Я не веду счет, соврал Таэсса.

Он прикрыл глаза ресницами и закусил губу, как бы в замешательстве. Прекрасно зная, как соблазнительно выглядит. Раньше ее всегда удавалось отвлечь такими нехитрыми уловками. Но почему-то не сегодня. Таэсса начал подозревать, что переоценил воздействие своих чар на принцессу. Ну да, до сегодняшнего дня он и мысли не допускал, что она умеет притворяться. Видел в ней дочь варвара, капризом судьбы заброшенную в королевский дворец. Но если подумать, она в первую очередь принцесса династии Тизаннидов, увидевшая Дикую степь сильно после отрочества. Степные замашки, прямолинейность и наглость тоже маска, за которой можно прятать истинные чувства.

— У вас вкусы исключительно варварские, леди Филавандрис, заметил он едко. Уж вы бы предпочли степные обычаи: дорваться, поиметь все в пределах видимости, вскочить на коня и поехать себе дальше. Едва закончив, он понял, что выдает себя с головой.

— Так ты боишься, что я потеряю интерес, если будешь слишком сговорчивым? Поимею и выброшу? быстро спросила Фэйд, хватая его за руку.

Щеки его залил горячий румянец. Таэсса лишь понадеялся, что его не видно в сумерках. Черт бы побрал ее догадливость! Он попытался замаскировать стыд гневом:

— Это просто оскорбительно. Никто не посмеет бросить Эссу Элью!

Таэсса хотел вскочить, но Фэйд не пустила. Она привстала, стиснув его запястье, и прижала его к спинке дивана. Он не мог оттолкнуть ее, не попав по сломанным ребрам, поэтому сдался, лишь отвернул лицо, не имея сил выдержать ее горящий взгляд.

— Я спрашивала однажды и еще раз спрошу. Кто этот человек, который попользовался тобой и бросил? Кто тебя уверил, что нельзя быть искренним, нельзя себя отдавать? Я ему шею сверну за то, что он с тобой сделал!

— У меня был лучший учитель: я сам, тихо сказал Таэсса. Откровенность была болезненной и приятной, как шатающийся зуб. Он был уверен, что совершает ошибку. Но желание швырнуть ей в лицо правду, которой она так жаждала, было непреодолимым. Из него полились слова, будто прорвало плотину: — Мне было сколько? Четырнадцать? Эльфы созревают куда позже людей. Но во мне, похоже, человеческой крови больше, чем эльфийской. Я всегда его любил, с рождения, наверное. Но в четырнадцать вся эта любовь и уважение переплавились в такую похоть, какой ни один эльф даже представить не в силах. Я больше никого в жизни так не вожделел, как его. Сначала сходил с ума молча, потом не выдержал и признался. Потом утратил всякий стыд и принялся умолять.