Игорь Куберский - Америка-Ночки

– Я еще не готов.

Она кивает – для нее такие вещи не пустой звук.

Солнце, птицы поют. Из раскрытой двери слышен органчик и нестройных хор прихожан. Надо радоваться каждому цветочку, каждому ручейку. На светло-охристой стене церкви качается тень пальмы, похожая на водопад. Нет, это мое сердце куда-то падает.

Наконец просветленная паства начинает вытекать на крыльцо и я, не выдержав, сажусь в машину. Мне кажется, что вот-вот я увижу Крис. Но все ее нет. Может, там не ее «линкольн»?

Появляется Стефани, и мы наконец уезжаем.

– Тебе привет от Каролины, – говорит она. – Спрашивала про тебя.

– Спасибо, – отвечаю. – Где она сама теперь живет?

– Там же, у Кристины Тилни.

Я хочу спросить, была ли в церкви Кристина, но рот мой не открывается.

И снова утро. Дотти почему-то вдруг подобрела. Не закрыла на ключ свою комнату – а в ней телевизор. Заходи, Петер, – смотри. Показывают Парад Роз в Пасадене. Колесницы в цветах. На одной – настоящий мини-бассейн. Пара загорелых идиотов в плавках поочередно сигают в него с искусственной пальмы. А я сон видел. Зима в моем городе Питере. Тихо падают маленькие серебристые снежинки. Сенная площадь. Масленица. Мужик на гармошке играет. Праздничная толпа. Говорят по-русски. И у меня от этой клюквы слезы на глазах...

Вышел на крыльцо – вдыхаю горчащий воздух. Слышу, звонит телефон – возвращаюсь, снимаю трубку, по-русски говорю «алло», чтобы не задавали мне лишних сложных вопросов, но в трубке молчание, а потом гудки. Сделал себе растворимый кофе – спер вчера в очередных гостях одноразовый пакетик. Сижу на крыльце, жадно прихлебываю, отгоняя от губы корочку доморощенного лимона. Рядом уселся кошарик – задрав веслом ногу, вылизывает себе что-то. До сих пор никто точно не знает, он это или она. Слышу, как внизу, на нашей улице остановилась машина, тихо хлопнула дверца, кто-то поднимается по нашим ступенькам. Кроме Дороти или Стефани больше некому. Готовлю шутливую рабскую фразу, типа «давненько не виделись», вытягиваю шею и вижу... Вижу Крис. Она поднимается навстречу и лицо у нее такое, будто сейчас упадет в обморок. Я медленно встаю с чашкой в руке...

– Здравствуй, Петр, – говорит Крис, – рада тебя видеть.

– Здравствуй, Крис, – говорю. – Я тоже рад.

– Ты один?

– Да, – говорю. – Стефани на работе. И Дороти.

– Дороти?

– Ее подруга. Они тут вместе живут.

– Можно войти?

– Конечно, – говорю я.

Крис сама открывает дверь, входит. Я следом. Поставил чашку на стол. Стою и жду. Или просто стою. И не жду.

– Я пришла... – говорит Крис, и трет руки, будто они у нее замерзли. – Я пришла, чтобы сказать... Чтобы извиниться... Нет, не извиниться... – она с мольбой смотрит на меня, чтобы я помог ей закончить фразу, или чтобы ей не надо было заканчивать.

Меня бросает в жар, а потом в холод, и вдруг я начинаю видеть то, что еще минуту назад не видел никогда. Я вдруг вижу, как просто и понятно устроен мир – он держится на человеческой приязни, сердечном тепле и участии в жизни друг друга. Как я мог прожить столько лет и не понимать этого. Потом я вижу самого себя, все свои жалкие озлобленные мысли, которые, как бесы, облепили меня и таскают туда-сюда без цели и продыха...

– Крис, – тихо говорю я, будто очнувшись после тяжкого безумия, бреда, болезни. – Крис, я ждал тебя.

Со стоном, КАК ТОГДА, она вскидывает руки, делает шаг, и ее губы слепо тычутся в мое лицо, глаза, волосы, шею, будто хотят вылепить меня из поцелуев. Она смеется, плачет, пытаясь поцеловать мне руки, и расстегивает пуговицы рубашки на мне.

– Пожалуйста, Петр, пожалуйста...

Я обнимаю ее за плечи, я хочу отнести ее на диван.

– Нет, Петр, – говорит она, опускаясь на пол и увлекая меня за собой.

– Иди ко мне, иди ко мне, – приподняв голову, твердит она как безумная, борясь одной рукой с трусиками под поднятой шелковой юбкой.

Счастье – это такая сильная боль. Когда так высоко, что ... Нет, надо спуститься, чтобы... Нет, надо, чтобы... Мои руки находят ее груди, берут их как два драгоценных дара – это половинки земли, на которой я жил, ее раскололо одним ударом и я, лишившись опоры, лечу в пространстве. Нет, они со мной – в них тепло и покой. Они прижимали меня к себе, когда я плакал по ночам, к ним приникал я, когда был голоден, я помню их млечный вкус и свой детский сон рядом с ними. Они вскормили меня, и вот я вернулся к ним. Теперь мне ничто не страшно. Я освобождаюсь от последней преграды и погружаюсь туда, откуда меня когда-то, наложив на голову щипцы, безжалостно вытащили на этот свет. Я снова ТАМ. Я еще не родился. Я закрываю глаза.