Игорь Куберский - Американочки

ИГОРЬ КУБЕРСКИЙ

АМЕРИКАНОЧКИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

...Я летел вслед за солнцем, утро растянулось на полсуток- оно было и в ирландском аэропорту Шеннон, и в Гандоре на суровом канадском острове Ньюфаундленд, напоминавшем кольскую лесотундру, нас утро встречало прохладой и в Нью-Йорке, который, ворочаясь в разные стороны, долго протекал под крылом в обрамлении вод и полузатопленных островов. Позвоночник мой пел только об одном- о горизонтальном положении, но впереди маячили четыре часа в аэропорту Кеннеди, плюс еще целых пять часов лёта до Лос-Анджелеса. Сквозь сон и морок я запомнил лишь букет девиц не первой свежести с тележками, чемоданами и муаровыми лентами через плечо: "Мисс Каролина", "Мисс Нью-Хэмпшир", "Мисс Южная Дакота", к которым вскоре присоединилась "Мисс Кентукки", да бомжа у бара на втором этаже, с отвращением поедавшего гамбургер. Не снимая лент, будто они могли пригодиться, девицы гарцующей походкой навещали туалет, а бродяга, создав вокруг себя десятиметровую зону отчуждения, клеймил род людской. Взлетев в дымке раннего осеннего заката, я снова припустил за солнцем, но поздно- следом летела тьма. Затем уши заложило, двигатели запели как под сурдинку, и внизу от края и до края земли засверкали золотые россыпи Лос-Анджелеса. "Здравствуй",- сказала встречавшая меня Патриция, и я в порыве благодарности поцеловал ее увядшую щеку. Ее круглые запавшие глаза вопрошали- правильно ли, что мы встретились вновь? Конечно, правильно, Триша! Ты даже не можешь себе представить, насколько это правильно. Я вел тебя, как Господь Бог, по узкой кромке невозможного, и оно свершилось. Через полчаса, миновав сказочный световой замок из небоскребов, мы въехали в сонное двухэтажное предместье. Фары уперлись в деревянную пристройку, мотор заглох, свет погас, и, выбравшись из тесной малолитражки, признаюсь, сильно скособочившей мою американскую мечту, я вдохнул запах юга- теплый, томно-горьковатый, обещающий. Патриша нашарила под передним сиденьем фонарь: -Я хочу тебе показать енотов. Они приходят к нам по ночам. Жиденький луч мазнул по стволам деревьев, и за одним из них, как в учебнике зоологии, нарисовалась маленькая морда енота. Выглядел он удивленно, словно не ожидал меня здесь увидеть. Патриша тихо засмеялась: -Я сделала им кормушку, но они предпочитают помойные бачки. В ту первую калифорнийскую ночь мне приснился какой-то кошмар, будто самолет так и не сел, а полетел дальше, через Тихий океан, снова к России, уже с другой стороны, и я метался и умолял кого-то, чтобы меня выпустили, дали спрыгнуть с парашютом- ведь у меня билет только до Лос-Анджелеса. В страхе, облитый потом, с бешено колотящимся сердцем я очнулся в темноте и долго озирался, прислушиваясь. "..." В моем отношении к миру много школьного, географического. Сознание того, что я стою на берегу Тихого океана, может привести меня в экстаз. В детстве я попеременно мечтал быть то летчиком, то моряком и даже занимался в авиамодельных и судостроительных кружках. Но не потому, как я теперь понимаю, что хотел летать и плавать, а- чтобы видеть новые земли. Новая земля всегда казалась новой жизнью, а мне хотелось прожить много разных жизней- наверное, поэтому мне досталась только одна, скучная и серая, неподвижная, в моей убогой стране, в моем послушном испуганном народе. Что здесь прежде всего бросается в глаза- неиспуганность. Прямая спина, подбородок поднят, взгляд самоуверенный. Мужчины здесь выглядят намного мужественней. Русский мужчина- он коллективный, взгляд его блуждает, пока нет команды, походка неопределенная, поступь нетвердая- ан, не туда путь держит? По природе я человек открытый и прямодушный, к тому же разговорчивый и даже как бы имеющий на все свое мнение. Но жизнь меня закрыла и научила молчать. Я молчу неделями. Иногда я произношу в день не более десяти слов. "Пробейте талончик, пожалуйста", "до свидания", "мне пачку кефира", "сегодня не могу". Но в себе я говорю постоянно, я веду бесконечные монологи, пишу письма в комитет по экологии и защите прав потребителей и в комиссию по налогообложению, выступаю в теледискуссиях, поучаю, обличаю и горько слезы лью. Иногда я даже пишу в голове целые романы. Десять минут, и роман готов. Вот человек. Жил да был. Любил и надеялся. Счастье знавал. А потом стал стар и несчастен. И умер. Хотя сейчас мой внутренний голос тоже молчит- он мыслит только по-русски, и в отсутствии мыслимой аудитории ему нечем себя занять.