Игорь Куберский - Америка-Ночки

Бьюсь об заклад, что на этих последних словах в голосе Крис прозвучал какой-то надрыв.

Я встал как покойник из гроба, положил ей руки на плечи и наклонившись, прикоснулся губами к уголку ее рта. Мне уже и это было не нужно. Я уже поверил услышанному, покаялся и готов был совершить жертвоприношение – положить к ее ногам хлипкий вздрагивающий комочек своей жалкой мечты. И если я продолжал играть, то разве что чуть-чуть.

– Спокойно ночи, Крис. Я люблю тебя.

– Спокойной ночи, Пьетер. Я тебя тоже люблю.

Увы, она всех любит.

Разочарованный, недовольный собой – раскис, развесил уши – я вернулся к себе. Было больно и горько. И стыдно за себя. Наверно, она там смеется. Мои чакры звенели во мне как невыпитые чарки вина. С горя я чуть было не решил разрядиться, хотя уже лет двадцать не прибегал к такому позорному способу, но что-то меня остановило. Если, Крис, это лишь часть общего замысла, то что же дальше?

Я проснулся среди ночи, услышав за стенкой в ванной комнате то ли стон, то ли всхлип под тихий шум воды из крана. Не рассуждая, даже не отдавая отчета в том, что я делаю, я вскочил, обвязал бедра полотенцем и толкнул дверь в ванную комнату.

Крис стояла перед зеркалом, приложив мокрые ладони к щекам. Глаза ее были заплаканы. Две верхние пуговицы пижамы расстегнуты, будто ей не хватало дыхания.

Она увидела меня в зеркале и смущенно обернулась:

– Прости меня Пьетер, я не даю тебе спать.

– Что случилось, Крис, могу я тебе помочь? – сказал я.

– Нет, все хорошо, Пьетер, мне не нужна помощь.

– Но ты плачешь...

– Женщины слабые существа, Пьетер, у них бывают истерики.

– Можно обнять тебя, Крис? Просто как обмен энергии. Тебе станет легче... Это...

Она не ответила, поэтому я сделал два шага, осторожно привлек ее к себе, погладил по волосам. Ее голова и руки были опущены – она словно поневоле вслушивалась в мои прикосновения. Я обнял ее чуть сильнее, ощутив ее тело вдоль своего, и вдруг ее лоно ответило вздрогом.

Я услышал ее короткий прерванный вздох и, зная, что это значит, властно опустил руку между ее ног, прикрытых шелком пижамы, и впился в губы. Она не сопротивлялась. Рывком я поднял ее на руки и понес к себе. Когда я опустил ее на свою постель и встал рядом, словно в последний раз испрашивая разрешения, она – боже мой!– она, не открывая глаз, протянула ко мне руки. Остатком разума я бережно расстегнул перламутровые пуговочки. Потом я осознал, что ее ноги ножницами стригут воздух, пытаясь сбросить с себя широкие шелковые панталоны. Я обернулся и взгляд мне обжег темный вздыбленный клочочек золотого руна на лобке...

Кровосмесительная ночь.

Бесконечные волны дрожи, пробегающие по телу Крис, как идущие к берегу белые гребни прибоя, как океан.

– Как тебя звала мама?

– Петя.

– Что мы делаем, Пьетьа? Ведь я твоя сестра. Мне слышится «pieta» в твоем имени.

– А мне в твоем голосе...

В сумерках восхода надо мною снова всплыло ее лицо, ее волосы открывающимся и закрывающимся занавесом прошлись по моим запекшимся от ласк губам, щекам, лбу:

– Пьетьа, ты спишь?

– Нет, – отозвался я.

– Мне пора, скоро приедет Фрэнк.

– Какой Фрэнк? Теперь я твой муж.

Занавес волос покачался из стороны в сторону:

– Нет, Пьетьа. Мой муж Фрэнк. Каролине утром на работу. Она отвезет тебя назад. Мы больше никогда не увидимся, Пьетьа.

– Это невозможно, – сказал я, еще не чувствуя бездны под ногами. – Я без тебя умру.

– Нет, Пьетьа, ты не умрешь. Ты найдешь другую женщину и будешь с ней. Я не могу оставить Фрэнка. И не спрашивай ни о чем. Прощай. Я буду молиться за тебя.

– Я люблю тебя.

– Прощай, Пьетьа.

За дверью раздавался жизнеутверждающий храп.

В студии больше не пахнет краской и маляр увез свои банки и валики.

Коты, Патриция, ветчина. Впрочем, последнее уже не каждый день.

– Ты теперь все здесь знаешь, Петер, сам будешь ходить в магазин и покупать, что тебе нравится.

За свои собственные денежки, забыла добавить она.

Как-то Патриции надо было в город по делам – взяла меня с собой. На обратном пути, сделав крюк, завезла в квартал бомжей. Не сразу нашла, встревожившись, что их нет, но тут же вздохнула с облегчением – вон они... Бомжи сильно смахивали на моих соотечественников на рабочей окраине у будки с разливным пивом. Те же следы вырождения на лицах. Только эти в очереди не стояли, а толпились на тротуаре и подпирали стены в преддверии быстро наступавших сумерек. В основном, темнокожие мужчины, но попадались и белые, а также женщины с детьми. Здесь, на тротуаре, они жили и спали. Самые везучие устраивались на ночлег в картонных коробках.