Игорь Куберский - Портрет Иветты

Иветта послушно встала и они втроем вышли на дорогу.

– Настя огорчена, что ты с ней не попрощалась, – сказал Кашин. – По-моему, вы просто не поняли друг друга.

– Да что ты, Настюш, – Иветта опустилась перед Настей на одно колено. – Иди ко мне.

Настя подняла руки и прижалась к Иветте. Та что-то шептала ей на ухо. Настя смотрела на звезды и тихо гладила ладошкой длинные распущенные Иветтины волосы. Под фонарем лицо ее, не высохшее от слез, было в темных пятнышках.

Кашин стоял над ними, касаясь обеих руками.

– Теперь все хорошо? – спросила Иветта.

– Да, – прошептала Настя.

– Ну, иди спать, моя родная. Мы еще завтра с тобой посекретничаем.

Небо затянули тучи, тьма стояла плотная, глухая, только фонари на набережной продевали сквозь ночь неровную цепочку. В ее отраженном свете медленно шевелилось море. Когда поднялись на холм, оно вовсе исчезло – и неясно было, что там, во тьме.

Не сразу нашли свою ложбинку – кружили, спотыкаясь о сухие жесткие лохмы травы. С севера тянуло ветром.

– Положи к себе мои заколки, – сказала Иветта, распуская волосы, – только не потеряй.

Расстелили покрывало. Под руку поставили фляжку вина. Под другую – сигареты и спички. Уже возникли привычки – ритуал постоянства. В привыкании проглядывало нежданное будущее. Оно казалось возможным. Оно было везде, во всем – в ее обостренном лице с полуприкрытыми глазами, в ее долго неразнимающихся руках.

– Ты что улыбаешься?

– Я счастлив. Мне кажется, что я с тобой всю жизнь.

– Так надоела?

– Послушай, я давно хотел тебя спросить, почему ты стала врачом? Это выбор или так получилось?

– Выбор? Не знаю. Сначала я на философский поступала.

– Провалилась?

– Нет, ушла со второго семестра. Захотелось чего-то материального, какого-то дела, полезности. Всю эту гуманитарию можно освоить и так – в метро, по пути на работу. Поступила в медицинский. Теперь терапевт-кардиолог. Принимаю в поликлинике, но иногда хожу и по вызовам. Мне нравится ходить по квартирам. Люди в своем доме совсем другие, чем в кабинете врача. Мне это интересно. Наверно, я больше практик, чем теоретик. Кстати, мне не приходило в голову послушать твое сердце. Это значит, что ты здоров.

– Можешь сейчас послушать.

– Я же говорю – ты здоров.

– А сердце болит.

– Это не сердце. Это химия, железы внутренней секреции. Они выделяют ферменты любовного чувства.

– Ты хочешь сказать, что любовь – это химия?

– Научно выражаясь – да.

– Но тогда это ужасно.

– Почему? Как раз наоборот. Это доказывает, что любовь есть.

– Я тебя люблю.

– Вот видишь – заработало...

– Можно, я тебя поцелую, как ты меня, там...

– Лучше поздно, чем никогда.

– Я стеснялся.

– Надо же... Иди ко мне...

Пахло полынью и прохладой пустых ночных пространств, овеваемых ветром. Он то затихал, то снова срывался с места, затевая шорох и шепот вокруг. В четвертом часу обозначились горы, мерклый трезвеющий свет нехотя разъял землю и небо.

– Как быстро идет время.

– Какое счастье, что я сегодня уезжаю.

– Какое несчастье.

– Ты дрожишь? Ложись вот так. Накройся, а то простудишься. Нет, погоди, сначала я, а потом покрывало. Я не слишком тяжелая? Терпи. Зато будет тепло.

– Спасибо. У нас с тобой сходные профессии – ты помогаешь телу, я – душе. Для общества мы могли бы стать полезной ячейкой.

– На общество мне наплевать.

Светало. Через древние холмы тонкими сорванными голосами перекликались петухи. По небу пошли облака, открывая и закрывая бледные звезды.

Вечером проводили Иветту на автовокзал. Домой шли молча. Небо почти расчистилось – в его глубоких, бархатно-синих провалах сияли огромные звезды, и пронзительно-голубой свет качался над верхушками деревьев.

– Что это? – спросила Настя.

– Прожектор. На море. Пойдем, посмотрим, если хочешь.

Дошли в тот миг, когда луч в последний раз оббежал бухту, высветив гребешки волн, будто лица в огромном театральном зале, и погас. Настя повернулась к Кашину и уткнулась лбом ему в грудь.

– Ну что ты, малыш, – обнял он ее одной рукой. – Мне тоже невесело.

Настины плечи дрогнули.

– Не надо, малыш. Ведь главное не то, что мы расстались, а то, что были вместе. Когда-нибудь ты это поймешь.

Она покачала головой.

– Ты говорил, что мы снова встретимся. Значит, это неправда?

– Правда. Я в этом уверен.

Еще два дня Кашину слышался стук колес, будто поезд все проносил мимо него вагоны, и хотя тот, с Иветтой, был уже далеко, вагоны шли и шли, так что еще не поздно было запрыгнуть.