Олифант Олифант - Собаки!

— Ох, язви меня, — воскликнул бульдог, роняя топор. — Не успел я с банькой то, ох, не успел.

— Ты говоришь, Кики, — как сквозь сон, прошептала Наталья Дмитриевна.

— Да тут в Сибири, язви меня, и рыба запоёт, — радостно отозвался бульдог, поддерживая под руку госпожу. — Говорил я Михайлу Александровичу, что к утру вас надобно ждать! А он всё вечером, да вечером.

— А где он? Здоров ли?

— Да здоров, здоров. Спит, сердечный. Вчерась с ним полночи пельмени лепили. Ох, и пельмешки вышли, — Кики озорно блеснул круглыми глазками. — Двадцать штук сам съел, как одну копеечку! Господи, да идёмте в избу, княгинюшка. Сейчас Михайла Александровича разбудим, чайку, пельмешек. А тут уж и я с банькой поспею.

— Постой же, Кики, — Наталья Дмитриевна замедлила шаг, — но как же так? Ты же пёс, не человек. Как же у тебя получается?…

— Да шут его знает, — рассмеялся бульдог и шмыгнул носом. — Природа такая, наверное. Сибирь-матушка. Ого-го-го, — заорал он во всю глотку и, довольно улыбаясь, повёл княгиню в дом.

Из сборника «Венские городские легенды».

Давным-давно в старом добром городе Вена жил портной Эрих Шнауцер. Был он беден и одинок. Странное дело, но, несмотря на всё его мастерство и умеренные цены, заказчики обходили мастерскую Шнауцера стороной. А девушки… девушки, почему то, чувствовали себя рядом с ним, как-то неуютно и тоже избегали портного. Впрочем, много странностей окружало Э. Шнауцера. Завидев его, собаки поджимали хвосты и начинали выть.

Он никогда не ел, и, просто, не выносил запаха чеснока.

В доме его не висело распятие.

Отказывался брать заказы с серебряным шитьём.

Думаю, что продолжать не стоит. Действительно, Э. Шнауцер был оборотнем. Сказать, что в городе об этом никто не догадывался, пожалуй, нельзя. Но, так как, обернувшись волком, портной не бесчинствовал, не забирался в дома, а приканчивал какого-нибудь бродягу или разбойника, то в мэрии на это смотрели сквозь пальцы. В конце концов, по ночам добропорядочные граждане должны спать в своих постелях, а не бродить по тёмным переулкам. Да и на сторожах можно сэкономить, как-никак, а с заходом солнца улицы Вены пустели.

Не знаю, сколько бы это продолжалось, но однажды в полнолуние Шнауцер, подвывая и клацая зубами, отправился в очередное путешествие по городу. Сверкали звёзды, морозный воздух наполнял лёгкие, и душа его пела. Не прошло и нескольких минут, как он учуял, догнал и загрыз первую бродяжку. И тут, из кучи тряпья, что выпала их рук жертвы, раздался писк. Эрих, уже догадываясь, что там, развернул тряпки и увидел плачущую новорожденную малютку. Что было делать несчастному оборотню? Прячась в тени домов и прижимая к груди шевелящийся свёрток, Шнауцер огромными скачками бросился домой. Так у портного поселилась девочка, которую он назвал Миттель. Миттель Шнауцер.

Разумеется, Эрих с восторгом принял бремя неожиданно свалившегося на него отцовства. Теперь он работал день и ночь, дабы у ребёнка было всё самое лучшее, что мог предоставить город. Дом его был буквально завален игрушками и сладостями, на подоконниках появились цветы, а в клетках радостно пели щеглы и канарейки…

И что самое интересное, скажем так, вопреки всему, прожили они свою жизнь долго и счастливо. Миттель Шнауцер выросла, вышла замуж, нарожала папаше внуков, и умер он в своей кровати спокойный и радостный, окружённый многочисленной семьёй. Нет в этой истории серебряных пуль, осиновых кольев и обезумевшего от горя оборотня, рыдающего над растерзанным трупиком дочери. Это хорошая история.