Борис Рябинин - Друзья, которые всегда со мной

— А ведь хозяина-то нет, успел драпануть, — сообщили нам.

Жаль. Мне тоже хотелось посмотреть на обладателя имения, возродившего у себя рабовладельческие порядки. Можно вообразить, как поблекла его спесь. Еще бы: такое наказание — пришли русские!

«Фрау» — хозяйка — тоже отсутствовала: еще месяц назад укатила к родным в Берлин, объяснила нам испуганная прислуга. Да, поубавилось заносчивости у «высшей расы».

Неожиданным было появление на фольварке Лео: оказалось, наши ребята не захотели с ним расставаться — понравился пес. И опять же польза: несет службу боевого охранения!

Нас с Игорем привлекла хозяйская библиотека (я уже говорил, как воздействует на человека на фронте один вид книги), когда со двора донесся какой-то шум. Слышались голоса людей, рычание собаки. Что случилось? Мы выскочили на крыльцо.

Все бежали на задний двор, где находились хозяйственные постройки, скотный двор, склады с зерном и продуктами. «Туда, туда идите!» — крикнул нам кто-то.

Двое солдат за длинную толстую цепь удерживали с двух сторон Лео, продолжавшего яростно рваться и рычать. На земле, в луже крови, лежал тот, кто еще недавно считался безраздельным собственником и распорядителем не только всего материального, что имелось вокруг, но и людских жизней.

Так вот он, строивший свое благополучие на несчастье других; я внимательно всматривался в него. Сейчас он был жалок и беспомощен, но прежде, вероятно, внушал страх. Жесткий, надменный рот, крупный крючковатый нос, как принято говорить у нас, смотрящий в рюмку, клок волос, спущенный на лоб, прическа «а ля Гитлер»… Вот кто пил кровь из людей! Но что за туша! Действительно, гора сала, Игорь охарактеризовал очень точно. Жир душил его, умиравший дышал с шумом, напоминая испорченный механизм, при каждом вдохе и выдохе огромный живот его трясся, как студень. Действительно, вызывает брезгливое чувство. К лежащему подходили наши солдаты и, посмотрев, отходили. На лицах появлялось выражение отвращения.

Он получил то, что заслужил. Именно такие ненасытные утробы и превратили Польшу и вообще все «завоеванные» «восточные земли» в юдоль отчаяния, слез и крови!

Мы знаем про Освенцим, Майданек, Треблинку, Дахау, Бухенвальд… Но никто не подсчитывал, сколько существовало фабрик ужаса и смерти — всяких мелких предприятий, ферм, фольварков, принадлежавших разным выродкам, преуспевшим на службе у гитлеровского государства, частных заведений, на которых работали в невыносимых условиях, мучились и умирали люди, военнопленные и мирные граждане, угнанные в рабство! Этот фашист расплатился за все сполна.

— Он на заднем дворе прятался, гад, среди коров, думал, наверное, ночью улизнуть, — торопливо рассказывал вчерашний словоохотливый солдат. — А Фриц его нашел… Ну, Лео, значит! А он, видимо, стал его отгонять… боялся, что заметят; чтобы не привлекать внимания. Махнул, наверное. Ну, он… Лео, стало быть, и взял его в оборот. Вот!

Лео, Лео, так это все натворил ты? Под твоими беспощадными клыками свершилось правосудие!

«О, зер гут собака, — снова донесся до меня издалека ироничный голос Алексея Викторовича, — хоть сейчас на выставку. Но, видать, свиреп, что для сенбернаров довольно редкостно. Вероятно, крепко насолил ему этот ублюдок…»

Человек наделил собаку удивительной любовью к себе, ее покровителю и другу; но он может заставить и возненавидеть себя, превратив свое творение в орудие справедливой судьбы. Многие натуралисты отмечают — и я присоединяюсь к ним: собака способна ненавидеть и очень долго, иногда всю жизнь, помнить о причиненной ей обиде.

Осталось досказать немного: о Снукки.

Снукки перевалило за десять — возраст достаточно почтенный, хотя и не такой, чтоб говорить о глубокой старости. Война подкосила Снукки, и Снукки ушла из жизни как-то тихо, незаметно, без тех острых переживаний, которые сопровождали смерть Джери. Думаю, что толчком к ее последней болезни (собственно, первой и последней, ибо Снукки до этого не болела ни разу ничем) послужило отравление рыбой. Но расскажу все по порядку.

Алексей Викторович наказывал мне: постараться получить щенков от Снукки не меньше, чем было получено от ее матери — Даунтлесс. Каюсь: я не исполнил этого наказа моего доброго наставника. Большой укор мне, что Снукки не была по-настоящему использована в воспроизводстве.

Правда, не все зависело от меня.

Трудно жилось всем, людям и собакам. Я был на фронте, когда Снукки из-за ее неспособности производить потомство сняли с пайка. Потом, правда, пришло распоряжение о собаках-пенсионерах и справедливость была восстановлена. Но за это время мы успели мысленно уже проститься со Снукки и снова вернуть ее себе.