София Шегель - Пути Господни

– Держись за мою юбку – не потеряешься, – шутит иногда Мали, но какие тут шутки, малышка всегда рядом, встряхнет своими туго заплетенными косичками, сунет свой курносый носик в самую гущу событий и ждет, что из этого выйдет.

Телеграмму принесли ближе к вечеру, как раз собирались чай пить. Старый медный самовар пыхтит на краю стола, хлеб нарезан тоненькими ломтиками и круто посолен, в сахарнице мелко колотый сахар, последний. Больше ничего в доме нет, и что завтра будет – одному Богу известно.

– Ну, давай, читай, что ж ты, – теребят старшую сестру все разом.

Она торжественно разворачивает листок и читает русские слова, написанные латинскими буквами:

«Все вопросы решаются положительно, ждите меня, готовьтесь».

– И что это значит? – взмахивает крылатыми ресницами Фирочка.

Рина делает серьезное лицо, чтобы все толком объяснить несмышленой малышке, но тут раздается звонок в дверь.

Мали достает из кармана свою дивной красоты вставную челюсть – после трагедии в Махновке пришлось обзавестись новыми зубами, да вот привыкнуть к ним ей так и не удалось, она с тех пор шепелявит, челюсть носит в кармане и пользуется ею, только когда в доме посторонние. Вот они, посторонние, на пороге: три молодых парня, ясное дело, то ли петлюровцы, то ли махновцы, с одного взгляда видно, что бандиты. Оттолкнув Мали с дороги так, что она отлетает к противоположной стенке, налетчики врываются в комнату и видят славную картинку: как раз три красавицы за столом и защитить некому. Гогоча и топая сапогами по паркету, они устремляются к столу, к сестрам, уже оглядывают, раздевают глазами, плотоядно осклабясь, тянут растопыренные пальцы с черными ногтями. И тут Мали, подняв руки над головой, вырастает перед ними, словно становится вдвое выше самой себя. Откуда сила взялась, как память нашлась мгновенно. Нет, она не бьет никого, в руках у нее ни ножа, ни топора, но, собрав в своем голосе всю материнскую силу, Мали, наступая грудью на обидчиков, грозно произносит давно забытое: «Шма, Исраэль!», и голос ее звучит так яростно, что парни замирают на мгновенье. Но тут же один из них, видимо, старший, прыжком достигает стола и огромным своим кулачищем бьет по столешнице. Чашки от удара подскакивают на блюдцах, ложечки звякают. И вдруг откуда-то из нутра стола со звоном выпадает то ли узелок, то ли мешочек, и по паркету рассыпаются золотые монеты, сережки, которые Мали давно искала, цепочка, когда-то мать подарила в день рожденья, и еще, и еще… Все драгоценности, накопленные за целую жизнь не одного поколения. Ясное дело, Ицик, никому не сказав, припрятал на еще более черный день все, что стоило хоть каких-то денег.

Три героя самоотверженно бросаются на пол и при свете керосиновой лампы, яростно отталкивая друг друга, елозят по паркету, собирая неожиданно свалившийся на них золотой дождь, на карачках ползут до самой печки, куда монетки покатились…

Мали тем временем хватает дочерей в охапку, заталкивает их в кладовку, запирает и задвигает перед дверью старый кованый сундучок – все это мгновенно, как бывает, когда край.

Но можно было и не торопиться: бандиты, разгоряченные видом золота, уже забыли про другую драгоценную добычу и шумно уходят из дома, ногами распахнув дверь на лестницу. Мали грузно опускается на пол, но тут же вскакивает, деловито запирает дверь на ключ и на цепочку и только после этого выпускает своих пташек. Девочки стараются унять дрожь, но у них не выходит, зубы стучат, как нагишом на морозе.

– Все, девочки, успокоились, все живы-здоровы, ночь за окном. Спать пора, будем теперь ждать папу, – подытоживает день Мали.

Месяц ожидания тянется, как год. Нет, как целая жизнь. Потом приходит письмо – не из Зальцбурга, из Белостока, от Бузи, сестры Ицика.

«Мали, дорогая, скорблю вместе с тобой: ты потеряла мужа, я – брата. Ицика больше нет с нами. На пути за вами от Меира он заглянул ко мне повидаться и, наверное, в дороге заразился „испанкой“. Я сделала все, что в человеческих силах, но от судьбы не уйдешь. Горе. Будем молиться, чтоб ему было хорошо на небесах».

Мали горевала недолго, всего несколько минут. Она просто не поверила этому письму. Молча сняла со стены портрет мужа, поставила в платяной шкаф, внизу, где туфли стоят. Там он и остался жить, этот портрет, можно сказать, навсегда. А потом молча собрала маленький узелок – хлеба, соли, луковицу и бутылку воды. Нашла в шкафу белую деревенскую косынку, повязала голову по-крестьянски. Дочерям наказала: одну ночь без меня переночуйте, никому не открывать дверь, как будто вас нет дома. Никуда не выходить, как будто вас нет на свете. Завтра вернусь – начнем жить дальше.