Александр Звонкин - Домашняя школа для дошкольников

Дальше в таком же роде полтора столбца петита и подпись - Е.Щепкин.

Павел Федорович уныло вздохнул и, охваченный бессознательным любопытством, достал последний полутом, в котором помещены фотографии всех составителей словаря. Е.Щепкин был в самом конце, звали его полностью: проф. Евгений Николаевич Щепкин. Лицо - круглое и добродушное, лоб переходил на лысину, воротничок прямой, стоячий, каких уже никто, кроме пасторов и некоторых профессоров, не носит.

После Готфрида Бульонского в общей тетради замелькал ряд страниц еще более непонятных. Буквы почему-то были латинские, особенно часто повторялись x, y, z. Одни буквы были в круглых скобках, другие, словно в корсете, в фигурных, вверху справа у многих букв стояли крохотные цифры. Кое-где буквы и цифры лежали друг на друге, в два этажа, а между ними черта. Кое-где, как большие и маленькие верблюды, торчали знаки радикалов.

"Алгебра"... - горестно подумал Павел Федорович. - "Алгебра"...

Ему вспомнилось с необычайной остротой то чувство холодного ужаса и обреченности на письменных работах, когда до звонка оставалось полминуты. Часть задачи списана, часть решена, а тощий, как вобла, математик стоит над партой и двумя пальцами тянет к себе тетрадку: "довольно-с, отдохните-с"...

Но значение странных знаков оставалось темным. Не верилось даже, что его пальцы выводили когда-то все эти черточки и завитушки.

Новые раскопки в тетради открыли целые залежи греческих фраз, - кудрявых, с ударениями и придыханиями, - таинственных, как звездная карта.

Ниже была приписка: "в четверг extemporale! Повторить aoristus I passivi глаголов чистых и немых (чтоб они лопнули!)".

Слова в скобках вызвали сочувственную улыбку, остальное - увы... Напрасно Павел Федорович покорно и кротко повторял про себя:

"Aoristus I passivi глаголов чистых и немых". Память не только ничего не подсказывала, но сбила его с толку, неожиданно подсунув давно забытый детский счет:

"Унэ-дери-трикандери, сахар-махар-помадери, аз-баз-трибабаз, бес-бедович-кислый квас..."

Вслед за этим опять мелькнул знакомый образ. Маленький, рыжий, всклокоченный "грек" стоял у окна спиной к классу и равнодушным голосом цедил:

"Господа, списывайте не дословно. У кого одинаковые ошибки - кол".

"Дай Бог ему здоровья! - вздохнул Павел Федорович и задумался. - Попадаются же между ними и люди"...

Наконец, в конце тетради он, к искреннему своему удовольствию, нашел отрывок, в котором хоть что-нибудь можно было понять. Это был черновик домашнего сочинения "Герои у древних", из которого ясно было видно, что "герой совершает то, на что окружающие совершенно неспособны - вот главная причина признания его героизма и удивления перед ним".

Одно место заставило даже Павла Федоровича на мгновение полюбоваться смелым полетом своей гимназической мысли:

"Если во время пожара какой-нибудь человек из толпы бросится в огонь и спасет чужую жизнь, мы назовем его героем, если же то же самое совершит пожарный, оценка наша значительно понизится. Чем это объясняется? Тем, что есть профессии, в которых человек как бы обязан всегда быть героем, причем благодаря повторению героизма ему уже никто не удивляется".

Впрочем, все это место пересекала жирная черта, а сбоку стоял унылый вопросительный знак и собственноручная резолюция: "Не на тему. Ослы".

Павел Федорович медленно закрыл тетрадь, откинулся в кресле и закрыл глаза. Было очень досадно. Вспомнились четверти, унизительный торг с латинистом, в коридоре после урока, о тройке с минусом, которая должна была обеспечить тройку в годовом, подсчитывание на бумажке отметок (сколько в среднем?), ответы "на поправку" в конце четвертей, списывание на промакашках греческих экстемпоралей, - весь мутный чад гимназической повинности, мелких обманов и никогда не затихающей напряженности и тревоги.

Особенно ярко всплыла темная жуткая полоса экзаменационных дней, - дней "подготовки", конспектов, шпаргалок, часов ожидания, пока очередь дойдет до твоей фамилии, и ужасных минут, словно перед эшафотом - минут обдумывания своего билета...

Даже теперь, при одном воспоминании. Павел Федорович поймал себя на смутной радостной мысли: слава Богу, у него уже ни одного экзамена в жизни не будет.

Он покосился на общую тетрадь и вздохнул: однако разве сегодня это не был экзамен? И какой зверский провал! Словно его подвели к доске, испещренной ассирийской клинописью - ни звука!

Досада все росла. "Столько лет, столько лет..." Но, может быть, он только забыл, может быть, другие, у кого память лучше и кто хорошо учился, помнят?.. Он встал, подошел к стене и постучал: