Елена Горовая - Знакомьтесь, это вы! Ответы профессионалов на ваши вопросы

Время в поезде пролетело незаметно, всю дорогу я обдумывала, как начать разговор с мамой. Я хотела честно, без осуждений и нападок поговорить с ней. Бережно и с любовью объяснить, что я выросла и стала самостоятельной личностью и что её любовь меня уже душит, а не придает сил, чтобы жить.

Мне не было страшно. Скорее я думала о том, что я готова – как бы ни пошел разговор, я не разрушусь и не впаду в чувство вины.

Это придавало сил.

Уже стемнело, когда такси привезло меня к подъезду маминого дома. С неба крупными снежинками падал снег, на улице было очень тихо и безмятежно. Мне захотелось слиться с природой, окунуться в нее, как в мамины теплые и нежные объятия и раствориться в них.

Я позвонила в дверной звонок. Мама открыла дверь очень тихо и спокойно, без привычной для нее суеты. Ее глаза были грустными, но эта грусть не была обвиняющей, а скорее глубокой и какой-то своей.

Мы молча, ни сказав, ни единого слова, прошли на кухню. Там уже стоял чайник на плите, а на столе были приготовлены чашки. В груди у меня защемило от мысли, что мама ждала меня.

Я чувствовала, как нарастает напряжение между нами и как знакомые и родные черты стали такими далекими и немного чужими.

– Чай будешь? – очень тихим, но решительным голосом спросила она.

– Да, буду.

Я не знала с чего начать разговор, все мысли рассыпались как карточный домик. Мы сидели в глухой тишине.

Разговор начала мама, она говорила отстраненно и сдержано, явно – продуманную заранее речь. Она говорила о том, как ей пришлось тяжело, как ей было больно и грустно. Она обвиняла меня во всем, что только можно.

А я сидела и слушала, не перебивая. Я чувствовала, что под этим гневом, который обрушился на меня, кроется вселенская печаль маленькой девочки, которая боится, что ее бросят. Ей было страшно, это читалось в её движениях, голосе, глазах…

Я не хотела её перебивать, так как на интуитивном уровне я понимала, что ей сейчас жизненно необходимо выплеснуть этот гнев, прожить его, чтобы дойти до печали. И я ждала…

А тем временем мои мысли, вместе со взглядом, бродили по квартире, цепляясь за углы и спотыкаясь о пороги. Я вспоминала веселые и грустные моменты моего детства, я сталкивалась лицом к лицу с чувством радости, счастья, печали, обиды и невыносимого одиночества. Удивительно, что стены, мебель хранят память стольких десятилетий. Им есть чем поделиться, что рассказать, и о чем промолчать – всё, как у людей.

В реальность меня вернули мамины рыдания, я поняла, что время пришло, что мама сейчас открыта, чтобы услышать меня и я спокойным голосом начала:

– Мама, понимаешь, я так больше не могу. Я знаю историю твоей жизни, я могу себе представить, как нелегко пришлось тебе, когда я и брат были маленькими. Я понимаю, что ты спасала себя, как могла, я не обвиняю тебя ни в чем.

Я, действительно, тебя понимаю. Но я также знаю, что это твой опыт, а мой опыт может быть совсем другим. Я очень ценю все то, что ты для меня тогда сделала, ценю твою заботу и доброту. Но вот какая штука: сейчас для меня твоя любовь из прекрасного нектара превратилась в яд.

Я выросла, мама. Мне 40 лет. На этом отрезке жизни мне больше всего хочется, чтобы ты не боялась за меня, а чтобы поддерживала, ценила и верила, что я со всем справлюсь сама.

Мне хочется, чтобы ты признала мои заслуги, мои знания, мои навыки, мои достижения. Мне хочется, чтобы ты меня любила просто так, потому что я – это я.

Я вылетела из твоего гнезда, как бы ни было больно это осознавать, но это так. И это ведь совсем не значит, что я не буду прилетать обратно или что я забуду дорогу домой. Нет. Это про то, что я беру ответственность за свою жизнь на себя, это о том, что я могу сама о себе позаботиться и поддержать себя. Это о том, что свобода делает меня счастливой. И еще это о том, что я верю в тебя и в то, что ты справишься без меня.

Я верю в нас, и я тебя люблю.

Я замолчала. Мама долго и пристально смотрела мне в глаза. Я видела в них и ненависть, и боль, и гнев, и любовь. Там было всё, что может, как убить, так и воскресить. Я видела её борьбу.

А потом она произнесла стальным голосом:

– Пошла вон!

И я пошла.

Но не сломленной, убитой и никчёмной, я пошла твердой походкой, со слезами на глазах в свою зрелую жизнь, не чувствуя уверенности в том, что мама когда-нибудь меня поймет. Мне было невыносимо больно, но мне не было одиноко, потому что у меня была я, а это больше, чем всё остальное.

Раздался телефонный звонок…