Инна Осиновская - Поэтика моды

Отдельное увлечение дизайнеров – «сказочная» обувь. В 1989 году ювелирный дом Harry Winston представил копию красных туфель Дороти в честь пятидесятилетия фильма «Волшебник страны Оз». В туфли было инкрустировано около 5000 рубинов, а на закрепление драгоценных камней ушло два месяца. В 2003 году американский обувщик Стюарт Вайцман выпускает красные босоножки с 642 рубинами по мотивам этого же фильма. Спустя десять лет английский дизайнер Николас Кирквуд и канадский обувщик Джером Руссо создают коллекции обуви, вдохновленные новым фильмом студии Walt Disney «Оз: великий и ужасный». Героиней современных обувщиков становится также Золушка. В 2012 году модельер Марк Джейкобс разрабатывает дизайн золушкиных туфелек – лодочек с округлым мысом из полимера, имитирующего хрусталь. Кристиан Лубутен в том же году создает лимитированную коллекцию туфель по мотивам диснеевского мультфильма про Золушку и декорирует их кристаллами и кружевом. «Сказочность», «волшебство» хорошо продаются. Гораздо лучше, чем сами туфли. Поэтому построение прочных ассоциативных связей обувной продукции со сказочностью, магией, волшебством, наряду с другими концептами (например, престижности, индивидуальности, уникальности), стимулирует продажи: потребителю дарят сказку, а не продают новые туфли или платье.

Но и сами сказки не оставляют в стороне «мир моды». Правда, если для дизайнеров сказка – подходящий элемент «мудборда» (то есть коллажа, который служит для отражения настроения и тематики будущей коллекции), часто романтизированный объект вдохновения, составляющая концепции коллекции – в общем нечто положительное и продуктивное, то для старинного рассказчика волшебной истории тот, кто одевает, обувает, наряжает, – фигура, мягко говоря, неоднозначная.

Портные – плуты, обманщики, хвастуны. Башмачники – проныры, чужестранцы и оборванцы. Ну а если в повествовании появляются пряхи, прялки, прядение, кудель, веретена, иглы, то, как говорится, жди беды: образы, связанные с изготовлением ткани, почти всегда несут в себе негативные или зловещие смыслы.

В русской народной сказке «Гуси-лебеди» Баба-яга прядет кудель и, уходя топить баню, чтобы потом девочку «зажарить и съесть», приказывает ей сесть за прялку. Девочка прядет в ожидании своей смерти. В «Спящей красавице» старая колдунья предсказывает новорожденной принцессе смерть от укола веретеном. Дальше, как известно, король приказывает уничтожить в королевстве все веретена, но это не помогает – подросшая принцесса встретит старуху с веретеном, захочет узнать, что это за вещь, уколет палец и замертво упадет на каменный пол комнаты. В обеих сказках веретена оказываются предвестниками смерти. Да и сама ткань смертоносна, как в «Белом льне», где мать получает предсказание, что ее дочь умрет от льна, и предсказание сбывается – дочь прядет, волосок льна попадает под ноготь, она падает без чувств и оживет, только когда эту ворсинку вынут (Белый лен 2012: 51–60). Похожий сюжет и в сказке итальянского писателя XVII века Джамбатисты Базиле «Солнце, Луна и Талия», где принцесса Талия засыпает вечным сном, уколовшись льняным волокном.

Мотив смерти присутствует также в шутливой форме и в сказке братьев Гримм «Ленивая пряха». Нерадивая жена, не желающая прясть, придумывает для мужа предлог, чтобы отсрочить ненавистное занятие, и посылает его в лес за деревом для нового мотовила (палки, на которую наматывают пряжу). А сама бежит вслед за мужем, прячется в кустах и, когда он собирается срубить дерево, кричит: «Кто дерево для мотовила рубит – умрет, а кто мотает – тот себя погубит» (Гримм 1957: 515). Она проделывает этот фокус трижды, пока муж, наконец, не оставляет идею с мотовилом.

К мотивам опасности, дурного предзнаменования, смерти присоединяется мотив судьбоносности. Так, в сказке Андерсена «Дикие лебеди» братья принцессы Эльзы превращаются в лебедей, и, как объясняет героине фея, чтобы снять заклятье, девушка должна нарвать крапивы на кладбищах и сплести из нее рубашки для братьев – тогда они опять станут людьми. «Но помни, что с той минуты, как ты начнешь работу, и до тех пор, пока не окончишь, пусть даже она растянется на годы, ты не должна говорить ни слова. Первое же слово, которое сорвется у тебя с языка, как смертоносный кинжал пронзит сердца твоих братьев. Их жизнь и смерть будут в твоих руках», – добавляет фея (Андерсен 1969а: 88–110). Здесь образы смерти в связи с изготовлением полотна присутствуют подспудно (упоминается кладбище, слово сравнивается со смертоносным кинжалом). Прядение несет уже не смерть, а спасение, и на первое место выходят именно смыслы «судьбоносности» (жизнь и смерть в руках прядущей Эльзы). Ту же «судьбоносность» можно проследить и в упомянутой «Спящей красавице». В первых редакциях сказки Шарля Перро и братьев Гримм («Шиповничек»), в отличие от некоторых других вариантов, принцесса, отправившись гулять по замку, встречает не злую, замыслившую погубить ее колдунью, а простую старушку, прилежно прядущую пряжу (Гримм 1957: 215), старушку, «которая давным-давно не выходила из своей каморки и слыхом не слыхивала о старой колдунье, зловещем предсказании и королевском указе» (Перро 1936: 14). Здесь важно, что старушка несведуща, приносит несчастье ненамеренно и является лишь исполнителем, «орудием» судьбы.