Колин Харрисон - Электрические тела

С отвращением к себе я швырнул пособие обратно на сиденье и вылез из машины, забрав ключи. Закрыв дверцу, я остановился, не зная, что делать. Я открыл багажник. Рядом с кучей инструментов и кабелей оказалась коробка, полная пляжных принадлежностей: крошечные дешевые лопатки и ведра, пластиковые сандалии для ходьбы по горячему песку, маленький надувной матрас, идеально подходящий для Марии, идеально подходящий для субботнего дня в Атлантик-Сити. Все было совершенно новое, в магазинной упаковке и с этикетками. Я нашел обреченные мечты мертвеца. Я захлопнул багажник.

Я решил вернуться домой, но, в последний раз посмотрев на машину, я заметил на заднем сиденье мятый коричневый пакет. Любопытствуя, я снова отпер дверь со стороны водителя, перегнулся через сиденье и взял пакет. Внутри оказалась женская туфля с отломившимся каблуком, кое-какая одежда Марии и горсть цветных карандашей «Крайола», часть из которых была сломана. Я уставился на эти вещи, пытаясь вспомнить, почему мне известно, что они должны были оказаться в пакете вместе, почему они мне знакомы. А потом внезапно я это понял: испорченная туфля, одежда и карандаши – это те самые вещи, которые Ахмед вернул Гектору за несколько недель до того, когда Гектор явился в здание Ахмеда, разыскивая Долорес и Марию. Я осторожно вынул из пакета карандаши Марии. Именно ими она рисовала в подземке в тот вечер, когда я впервые увидел их обеих. Я вспомнил, что карандаш, покатившийся по вагону, был темно-красным. Да, он оказался здесь. Я во второй раз держал его в руке – и на этот раз я его оставил, положив себе в карман.

Вернувшись домой, я повесил мокрый черный плащ Гектора в душе, и почти целый день с него капала вода. Когда он более или менее высох, я вынес его на улицу и повесил на забор. Не прошло и десяти минут, как он исчез. А на следующий день городская служба эвакуировала машину Гектора – наверное, чтобы потом продать с аукциона какому-нибудь незнакомцу.

Что до других вопросов, не таких важных, я намеревался спросить у Президента, вел ли он всю игру сознательно с самого начали или менял свою стратегию по мере изменения ситуации. Оба варианта были возможными. Хитроумно лгавший в течение нескольких месяцев, он представлялся воплощением обреченного монарха, балансирующего на грани катастрофы, однако в какие-то моменты действовал очень быстро и уверенно. Мог ли один человек так умело вести игру? Он с самого начала знал, кто я такой, он осматривал территорию, прячась за выпивкой и табачным дымом, ожидая вестника, ожидая начала игры, чувствуя, как натягиваются вожжи. В игру был вовлечен и Моррисон, и все мы. Игры всегда больше, чем мы все.

А еще мне хотелось объяснить Президенту, что произошло. Мне казалось, что я обязан был это сделать. Когда я наконец ему позвонил, то миссис Марш спросила меня, неужели я не читаю газет. Неужели я не слышал? Ее голос звучал как-то странно. Я ответил, что нет. Она сказала мне, что как-то вечером, когда Президент смотрел новости, он перенес несколько инсультов подряд. Насколько я понял, его мозг разрушился, словно двигатель, у которого полетел один цилиндр за другим. Не было затянутого ухудшения состояния, сбивающего с толку отлива способностей. Только что он был Президентом, а уже на следующий день превратился в старика семидесяти одного года, которого пришлось учить, как пьют через соломинку. Всё – сорок пять с лишним лет в Корпорации, три жены и дюжина любовниц, имена родителей и детей, назначение таких вещей, как музыка, велосипеды или электролампы, – всё исчезло.

В тот же день я поехал в его особняк на Лонг-Айленде и уговорил мистера Уоррена допустить меня к Президенту, который сидел на террасе в желтой фланелевой пижаме. Хотя он потерял примерно пятнадцать фунтов и кожа у него на щеках обвисла, его голубые глаза были яркими и удивленными. Его жена – третья – сидела в комнате неподалеку и весело болтала по телефону. Сиделка пыталась развлечь Президента телевизором, но он не мог пользоваться дистанционным пультом. Он понятия не имел, что это такое, и бездумно переключался по сорока или пятидесяти каналам. Блики от экрана играли на его недоумевающем лице, а его голубые глаза с веселой сосредоточенностью смотрели куда-то за изображение. Я осторожно пожал ему руку, на прощание сжал плечо и ушел. Позже я узнал, что к нему вернулась некая физическая живость и он начал собирать мячи для гольфа. Вместо того чтобы играть настоящий матч на Палм-Бич или в Ньюпорте, в своем прежнем клубе, он со своим старым помощником для переноски клюшек упрямо обходили стадион. Президент, волоча ноги и чуть кособочась, собирал оставленные мячи – «Труфлайты», «Уилсоны» и «Тайтлисты», – после чего его увозили домой. Кажется, у него в оранжерее стоит десяток ведер со старыми побитыми мячами.