Колин Харрисон - Электрические тела

Брошюра, изданная фирмой «Джеймс Маккаффи и сын, инкорпорейтед, Бюро ритуальных услуг», содержала общий прейскурант похоронных услуг. Цены «включают местную транспортировку останков в бюро, услуги персонала, сбор необходимых разрешений, доставку в крематорий или на кладбище...». Я посмотрел на Долорес, потом – снова на брошюру, скользя взглядом по строчкам и осознавая, как дорого обходятся похороны. Я изучал похожие документы, когда занимался погребением Лиз: «Если вы желаете провести немедленную кремацию, то можете воспользоваться неполированным деревянным гробом или альтернативным контейнером. Альтернативные контейнеры могут изготавливаться из плотного материала, древесностружечной плиты или композитных материалов или представлять собой мешки из брезента или другой ткани». И далее следовали всевозможные цены на разнообразные услуги, некоторые были помечены бледными галочками, которые, конечно, сделала Долорес: «Бальзамирование (включая использование препараторской): $ 450.00» и «Бальзамирование останков после вскрытия: $ 490.00», «Местная дезинфекция: $ 375.00», «Одевание и укладывание в гроб: $ 90.00». И «Косметические услуги: $ 45.00», «Хирургическое восстановление: $ 52.00» и «Распятие: $ 75.00».

Я отдал ей брошюру.

– Мы похоронили его на кладбище Гринвуд, – прошептала Долорес. – Мне раньше казалось, что оно хорошее: там такие большие клены. Но потом оказалось, что на Двадцать пятой улице оставляют все «раздетые» машины. И люди выбрасывают туда весь свой хлам, понимаешь: старые стиральные машины, сломанные телевизоры, старые матрасы и все такое. Я не хочу такого для моего маленького Гектора. Если бы я могла хоть что-то сделать, то перевезла бы его на то маленькое кладбище в Доминиканской Республике, где похоронен мой отец, рядом с крошечной церковью в городке, где отец родился. Я такого красивого кладбища больше нигде не видела: там на изгороди растут цветы и пахнет морем. Мне хочется, чтобы ему было спокойно рядом с моим отцом, чтобы он не ютился на гребаном кладбище с миллионом посторонних вокруг.

– Значит, – осторожно проговорил я, – в ту ночь, когда ты ходила на кладбище, ты была на могиле своего сына, а не отца?

Долорес посмотрела на меня – и я простил ей обман. Она кивнула:

– Да, Джек.

Мы сидели в тусклом вечернем свете и слышали невдалеке смех и звон посуды. Наверное, где-то рядом был званый обед, вежливая и остроумная болтовня, разносившаяся по стенам викторианских домов уже больше ста лет. Голоса то звучали громче, то затихали. Обсуждали международную политику, последние кинофильмы, деликатесы какого-то нового ресторана на Вест-Сайде. Мария стояла на коленях и смотрела, как пчела заползает в розовый зубчатый граммофончик петунии. Солнце низко висело над кирпичными стенами, освещая первые фиолетовые цветы ипомеи, вьющейся по забору. Долорес убрала бумаги в сумочку. Она наклонилась вперед, и я увидел в ее глазах огромную усталость. Она сильно сжала мою руку.

– Ты понимаешь, почему я не могла рассказать тебе все с самого начала, да, Джек? Это было бы чересчур. Честно, я просто не могла тебе рассказать, потому что мне это так больно. Из-за этого между нами навсегда все сломалось, и Гектор даже не виноват... После смерти маленького Гектора он был такой испуганный, он все время кричал на меня, чтобы я была осторожнее с Марией, когда она сидела в коляске, когда мы переходили улицу, по малейшему поводу. Он был так убит тем, что случилось с Гектором, что стал просто невозможным. Мы раньше ходили в храм Святого Михаила на Пятой авеню, из нашего района все туда ходят на мессу. Гектор всегда говорил, что лепнина с потолка вот-вот упадет, но мне там нравилось, храм такой большой. Но кажется, он признался отцу Баптисту на исповеди, как умер наш сын, и тот, похоже, сказал что-то такое, что изменило Гектора. Я спрашивала его, что сказал отец Баптист, но он мне так и не признался. Но я уверена, что он все рассказал священнику. Меня это не беспокоило, потому что Гектор рассказал это Богу. Ему нужно было выговориться.

Она покачала головой и посмотрела, как Мария поднимает совочек с песком.

– После этого Гектор был таким серьезным, когда мы шли на исповедь. Он чистил ботинки. И он подолгу задерживался в исповедальне, так что люди начинали на меня посматривать, типа, что это твой муж там делает, что он такого сделал, что ему надо так долго исповедоваться? Я знала, о чем он говорил священнику, я знала, что он все рассказал, как занимался сексом так громко, что напугал нашего малыша. И наверное, отец Баптист что-то сказал Гектору о том, что он должен беречь Марию, – может, что Бог не простит ему смерти двух детей по его вине. Что из-за маленького Гектора мы должны быть бдительными. Я же ничего не говорила об этом отцу Баптисту, когда заходила в исповедальню. Я так боялась того, что он может сказать, понимаешь, что он откроет дверь и объявит всем, что я – сексуальная маньячка и убила своего сына. И я чувствовала, что отец Баптист ждет меня, потому что каждое воскресенье, когда я рассказывала о своих мелких грехах и он говорил мне, сколько молитв прочитать, он спрашивал, все ли это, не хочу ли я исповедаться в чем-то еще. И я даже готова была сказать, но Мария заплакала, кажется проголодалась, и я ответила, что нет. Наверное, это был просто предлог.