Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

КНЯЗЕВ. Хорошенькое дело - «имея свой слог»! Я помню ваши слова: «будьте искусными зодчими как в мелочах, так в целом, будьте понятны в ваших выражениях».

КУЗМИН. Да, « в рассказе пусть рассказывается, в драме пусть действуют, лирику сохраните для стихов, любите слово, как Флобер, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, - и вы найдете секрет дивной вещи - прекрасной ясности, которую назвал бы я «кларизмом».

КНЯЗЕВ. Нет, я мечтаю о пронзительном счастье в стихах и в любви... Мне ближе Северянин и Бальмонт, чем Пушкин с его прекрасной ясностью, недостижимой в наш век...

КУЗМИН. Я вас понимаю, вы проявляете нетерпение юности.

Входит Гумилев с надменным видом, но тут же улыбка трогает его губы.

ГУМИЛЕВ. Мишенька!

КУЗМИН. Коля!

Князев поспешно уходит, весь в ожидании явления Ольги Афанасьевны.

За пианино Цыбульский импровизирует. Рукоплескания.

На фоне цветов по стене за столиком Ахматова и Недоброво. Публика посматривает на Анну Ахматову.

ГОЛОСА. Анна Андреевна! Анна Андреевна, прочтите что-нибудь?

Анна Ахматова встает без улыбки, не уходит, а прямо проходит на сцену.

Недоброво встает, идет навстречу Ахматовой и уходит с нею.

Пауза.

ПАЛЛАДА. Восхитительно!

МАНДЕЛЬШТАМ. Вполоборота...

Хор взволнованно сбегается.

СЕРГЕЙ. Что это было?

ЛИКА. Импровизация?

ЛАРА. Признание в любви!

Пауза.

Пронин, чтобы заполнить паузу, по своему обыкновению, берет в руки гитару, перебирает струны, переходя с одной мелодии на другую. Звучит один из популярных романсов...

В буфете среди уже веселой к ночи публики два немолодых актера за отдельным столиком. Кузьмич поглядывает на них с издевкой и с восхищением. К стойке подходит Цыбульский и жестом показывает: как всегда.

КУЗЬМИЧ. Это я понимаю. А кто платит?

ЦЫБУЛЬСКИЙ. Не знаю. Но кто-то звал меня в буфет.

ПЕТРОВ. Если это был голос свыше, я охотно исполню волю Господа Бога.

КУЗЬМИЧ. Не богохульствуйте, Коля Петер.

ПЕТРОВ. Ничего подобного. Любимого вина старца Распутина!

КУЗЬМИЧ. Мадеры, значит.

Два немолодых актера.

СЕРАФИМ. Приятно пахнет кошелек.

ГАВРИЛА. Спрячь! Заподозрят нас еще в краже.

СЕРАФИМ. С чего? Сама отдала.

ГАВРИЛА. То-то и оно. Милостыню так не подают.

СЕРАФИМ. Светская дама. Актриса. Поэтесса.

ГАВРИЛА. Афродита!

СЕРАФИМ. В кошельке однако негусто.

ГАВРИЛА. Стой! Паллада.

К ним подходит весьма смущенная Паллада Олимповна.

ПАЛЛАДА. Отужинали, господа?

ОБА АКТЕРА. Благодарствуйте! Благодарствуйте!

Гумилев с дальнего угла обращает внимание на смущение Паллады Олимповны.

ПАЛЛАДА. Знаете, я не подумала об извозчике. Мне, право, неудобно. Нельзя ли попросить у вас взаймы на извозчика?

СЕРАФИМ. Взаймы? У бродячего пса?

ГАВРИЛА. Постой. Тронут до слез.

Гумилев подходит к Палладе Олимповне.

ГУМИЛЕВ. Сударыня, не могу ли я вам чем помочь?

ПАЛЛАДА. О, да, конечно, Николай Степанович! (Вздыхает с облегчением.) Простите, господа актеры. Спокойной ночи!

ГУМИЛЕВ. Что случилось?

ПАЛЛАДА. Совершенно не умею подавать милостыню. Отдаю все.

ГУМИЛЕВ. Милостивая государыня! Вы отдали все деньги этим клоунам и вернулись к ним одолжить у них на извозчика? Замечательно!

ПАЛЛАДА. Вы смеетесь надо мной, Николай Степанович?

ГУМИЛЕВ. Разве на то похоже? Я в восторге! Вы божественны!

ПАЛЛАДА. Улыбка у вас милая. Как не поверить? Можно подумать, вы хотите меня обольстить.

ГУМИЛЕВ. Не знаю, что со мною... Но, кажется, в меня вселился Сатана? ( Смеется. ) Или всего лишь Дон Жуан?

ПАЛЛАДА ( приосанивается ). Что это? Признание в любви?

ГУМИЛЕВ. Любить и петь - одно и то же...

ПАЛЛАДА. Иль обольщенье без околичностей? Боже!

ГУМИЛЕВ. Я говорю, в меня вселился дьвол, который прельстился вашими прелестями...

ПАЛЛАДА. Но, кажется, в вас влюблены?

ГУМИЛЕВ. Вы кого имеете в виду? Впрочем, неважно. Важно, когда ты сам влюблен, обуян страстью. Ведь и у чувственной страсти есть миг цветенья, ее высший миг.