Александр Мишарин - К своим

Валера глубоко и сильно вздохнул и почувствовал, как зелень и острый холодок земли наполняют его.

— Ты что, парень? — услышал Валера осторожный, тихий голос. — Соскучился?

Валера только коротко и быстро закивал головой. И отвернулся.

— Ничего, успеем, — глухо сказал Василий.

— А я никуда не спешу, — строго сказал Валериан.

— Зато я спешу! — обиделся шофер.

— Сюда! — Валера показал на спадающую в сторону увалистую сельскую дорогу.

Черный автомобиль, резко притормозив, урча и елозя колесами, начал утюжить российскую вековую грязь. И вдруг дернулся и осел на все четыре колеса.

— Что же это? — стукнул кулаком по щитку Валера. — Каких-то восемнадцать километров не дотянули!

С надеждой он посмотрел на Василия. Тот, блестя потными скулами на похудевшем лице, выругался про себя, но когда Иванов пытался вылезти из машины, зло остановил его:

— Сиди!

Он выскочил на дорогу. Со злостью хлопнул кулаком по железному крылу, глянул под колесо и крикнул с ожесточением:

— Сказал — довезу! — И неожиданно заорал: — Чего сидишь?! Кусты ломай!

Валера открыл дверцу и вдруг на него хлынула такая прохлада вечернего покоя, что он даже замер, держа ногу на весу.

Коротко вскрикивал какой-то обезумевший дрозд-полуночник.

Фары пробежали по парковой старинной ограде, выхватили из темени кусок древних ворот, а потом — колонны и дом, усадебную постройку позапрошлого века, с высоким крыльцом и стеклянными дверьми.

Машина еще не остановилась, а Валера уже распахнул дверцу и бросился к крыльцу.

За его спиной раздался требовательный гудок. Валера опешил от этого дикого в ночи звука, замахал руками:

— Ты что! Тихо! Спят же!..

— Ну, будь, — услышал он виноватый голос шофера. «Волга», будто робея, стала укатываться назад, втягиваясь в темноту аллеи.

Конечно, все уже спят. Праздник окончился. В такую позднюю ночь никто не может бодрствовать. Это немыслимо.

Валера опустился на чемодан, достал сигарету и осторожно чиркнул спичкой.

— Кто здесь? — раздался голос сверху, с крыльца.

За полуоткрытыми стеклянными дверьми был виден седой человек с всклокоченной бородой, кутавшийся в плед с длинной бахромой.

— Миша, это ты? — осторожно, в ночь снова произнес старик. — Ты, Мишенька?

Валера хотел ответить, но не смог.

Он сделал шаг, другой, потом бросился к крыльцу бегом. Пролетел по знакомым восьми ступенькам, и вот уже его лицо в дрожащих, слабых руках. Пальцы старика судорожно и нежно ощупали Валеру, и из полувсхлипа пробились слова: «Сынок…

Знал, знал, что ты тоже приедешь! Ты дрожишь? Валерик, сынок!.. Скорее теплого молока с медом! И спать…»

— Кирилл Сергеевич… Кирилл Сергеевич… — проговорил Валера, припадая мокрым лицом то к плечу, то к бороде, то к груди этого единственного на свете старика.

— Пошли, пошли в дом. Ты же простудишься! У тебя же вечные ангины, — приговаривал старик, когда они, припав друг к другу, медленно и счастливо поднимались по старой лестнице.

…Только луна преследовала Валеру в ту ночь. Она летела в чистом небе, над чистым холодом елей. Летела в спокойном и величественном полете. А может быть, то была лампа, с которой стоял старик над его кроватью, прислушиваясь — счастлив ли и глубок его детский сон?

Он проснулся от солнечной тишины большой старинной комнаты в деревянном сухом доме. Скосив глаза, увидел десятка полтора малышей в одинаковых праздничных костюмчиках, которые с опасливым предвкушением разом уставились на него.

— Проснулся… — прошелестело в комнате.

— А может, это чей-то папа? — сказал кто-то. — Может, он за кем-нибудь приехал?

— Дяденька, а вы чей?

— Свой я, братва, свой. Здешний… — Валера дотянулся до самого смелого, привлек его к себе. — А ты чей такой щербатый? Куда зубы прячешь на ночь?

И почувствовав, что «все можно», остальные навалились на первого, и началась куча-мала: «Он у нас об подоконник трахнулся!», «Он всегда такой был!», «А где вы свои зубы прячете?», «Тоже в чашке, как дедушка?». Валера был дома. В детстве.

По длинной аллее спешили Кирилл Сергеевич и Валерий. За ними на почтительном расстоянии бежали ребята, с детским любопытством что-то обсуждая между собой.

— Много, много. И даже Вовошка был. А Вася Талай не приехал. В который раз. И главное, не пишет…

Старик стремительно повернулся к Иванову со столь же стремительным вопросом:

— А как ты, Валера? Ты счастлив?

…А потом Валера участвовал в специально для него устроенном вечере, где была и детская самодеятельность, и хор самых младших, и стихи-частушки воспитанников постарше. И среди большинства светленьких, типично русских мордашек можно было увидеть и лица негритянские, и смуглые латиноамериканские. И когда по ходу инсценированных частушек ребятишек спрашивали: «А когда вырастешь, кем станешь?», то среди простодушных ответов: «Шофером… врачом», вдруг проскальзывало: «Министром иностранных дел… Губернатором…»