Виталий Коротич - Кубатура яйца

В этом городе рождается сто тридцать тысяч детей в год, умирает восемьдесят пять тысяч человек, а три тысячи ежегодно исчезает неведомо где, и никто их никогда не находит.

Я сам не раз видел, как люди не замечали друг друга, сталкиваясь плечами, падая на улице и проталкиваясь в автобус. Нью-Йорк не только объединял, но и разъединял их. Он не учил думать о вечности — разве что о Страшном суде: у большинства новоприбывших провинциалов возникала, думаю, именно эта мысль.

Треть города занимают старые постройки, из тех, что зовутся у нас «аварийными», — ежедневно бульдозеры рушат несколько домов, а люди из них расползаются по соседним зданиям, словно так и должно быть. Словно бедный гаитянский или пуэрто-риканский поселок испокон веков выгорожен здесь, прикреплен к телу странного архипелага городов Нью-Йорка, где есть места очень сытые, красивые и богатые, а есть и попроще. Нью-йоркские города мигрируют, вторгаются друг в друга и снова расходятся, чтобы не встретиться никогда; Гарлем, легендарное негритянское гетто, был когда-то аристократическим голландским жилым районом…

А ведь Нью-Йорк молод, как и все американские города; на пороге прошлого века в нем жило менее ста тысяч человек; недавно я вычитал, что одного из героев американской революции захватили в плен и повесили в глухом лесу, как раз на том месте, где нынче зеленеет стеклами гигантская спичечная коробка здания ООН. Сейчас во многих районах Нью-Йорка на дереве повеситься невозможно — деревьев нет или это хилые заморыши, чудом выстоявшие в бензиновых испарениях. Правда, знающие люди говорят, что достаточно полежать на уровне нью-йоркской мостовой в течение двух-трех часов — и толстый слой выхлопных газов удавит даже слона. Впрочем, слоны в центре Нью-Йорка не валяются, а пьяных собирает полиция и складывает штабелями в районе нижних улиц Манхаттана, знаменитом Бауэри — на самом низком из нью-йоркских этажей. Это уже последний из городов Нью-Йорка — город у выхода, Бауэри…

Нью-Йорк — это вещь в себе, всеамериканский проходной двор со своими законами и собственной внутренней жизнью; но даже для случайного визитера Нью-Йорк очень зрелищен — это всегда спектакль для пришельцев, где зрители и актеры разделены очень непрочным барьером и постоянно обмениваются местами. Мы говорили уже с вами, сколь интересен и разнообразен Нью-Йорк, если он ждал вас в гости или по крайней мере вы, не теряя времени, познакомились и подружились с ним на уровне своего гостиничного отсека, иначе ощущение будет жутким, ибо кажется, что Нью-Йорк пустынен. Обожжет ощущение, что ты этаким верблюдом ползешь сквозь пустыню от оазиса к оазису, а упадешь на песок между колодцами — никто и не наклонится. Все следы здесь засыпаны барханами времени — ведь и вправду представьте себе, сколько людей вошло сквозь этот город в Америку и прошло сквозь него незамеченными.

Пустыня не сохраняет следов; только что вспомнилось, как лежал я ночью в своей комнате на двадцать первом этаже дома, высящегося на углу 50-й улицы и 3-й авеню. Внизу выли полицейские машины; я подумал, каково же тем, кто живет десятью или — не дай бог — двадцатью этажами ниже. Третий ведь раз подолгу живу на этом континенте, а никак не привыкну. Но погодите, ведь это для моего блага полицейская сирена пугает разбойников (те, впрочем, не очень ее боятся); бытовых преступлений очень еще много — глупых, циничных, необъяснимых.

Сегодня, к примеру, метро возле нас не работало в течение получаса. Некто Ричард Пратт, сорока пяти лет, заскучал после полудня в гостинице «Кенмор» на 23-й улице, где он остановился несколько дней назад. В два часа дня вышел из гостиницы, спустился в ближайшую станцию метро на углу 23-й улицы и Лексингтон-авеню, увидел там стоящего на краю перрона тридцатипятилетнего Джулиуса Скалки, ожидающего поезда домой, в сторону Бронкса. Когда поезд приблизился, Пратт столкнул Скалки под колеса. Просто так столкнул. Убийца и жертва не были знакомы. Убийство скуки ради. Или почему?

Заниматься учетом нью-йоркских психопатий — дело неблагодарное и мало кому удающееся. В случаях, подобных сегодняшнему, меня больше всего поражало то, что были они привычны; небоскребы и дома пониже не пошатывало от удивления, город не испытывал желания обвалиться в Гудзон, а неподсчитанные миллионы людей бродили по улицам, наверняка зная, что сегодня еще один из прохожих непременно угробит другого прохожего — просто так. Вот к этому «просто так» и не привыкнешь. Ни за что нельзя привыкать к этому. А ведь многие в Нью-Йорке не знают, что ежедневно происходит несколько интереснейших выставок; что в «Метрополитен-опере» идет «Аида» и в кассах есть еще недорогие места, можно бы и пойти; на Бродвее и вне Бродвея играют в театрах всё — от Чехова до Олби и веселого, малопристойного мюзикла «Волосы», десяток лет не сходящего со сцены. Только все представления и выставки разбросаны по городам Нью-Йорка, интересные книги, каждая из которых в бумажной обложке стоила не дороже двух-трех пачек сигарет, продавались рядом и в то же время за тысячу миль отсюда.