Я еще раз повторил от чистого сердца:
– Глупец…»
Откровенно фиксируя происходящее, даже то, что превосходит его понимание, даже то, что кажется ему абсурдным и несправедливым, даже то, о чем легче было бы умолчать, Якоб инстинктивно выполняет свой долг человека исторического.
«О господи, как же мы беззащитны, если неведение – наша единственная защита!»
Быть может, главный урок, полученный Якобом и заставивший писать: неведение – не защита. Неведение – иллюзия защиты, ведущая в захолустье истории, в тупик.
И еще одна проблема встает перед нами в связи с судьбами Усольцева и Якоба: как вырабатывался «говорящий свидетель» русской истории, чем расплачивался он за наше ведение. Но это – отдельный сюжет.
Готовый умереть, но не изменить самодержавной империи Гринев и мечтающий разрушить эту империю, а на ее развалинах создать вольное крестьянское царство Пугачев.
Убежденный интеллигент-демократ Усольцев и властолюбец-демагог Ашинов.
Стремящийся к тихому благополучию Якоб и неукротимый полковник фон Бок с его самоконцепцией «железного гвоздя в теле империи».
Это полярности, схваченные накрепко структурой воспроизведенных мемуаров, причем объединенные связью абсолютной и органичной – убери одного, исчезнет другой, – полярности, между которыми бьют разряды рокового электричества истории.
Заканчивая свои записи, Якоб пишет о двадцати двух годах, прошедших со смерти фон Бока до момента окончания записок:
«Об этом времени мне, в сущности, нечего сказать. Что было? Спокойная, пустая, бесполезная жизнь».
Жизнь-то была. Но была она неисторична. Пропало электричество.
Историческая жизнь Гринева кончается в тот момент, когда падает с плахи окровавленная голова Пугачева. Больше ни единого слова о сознательной деятельности Гринева не говорит Пушкин.
Гринев остается в истории только как автор записок, но не как активный деятель. А именно последнего ждал Пушкин от честного и просвещенного русского дворянина.
6
Предельная достоверность «художественных документов» достигается целым арсеналом средств – от лексики до синтаксиса, от педантической детализации (Якоб у Кросса заканчивает свои записи в Таллинне, в гостинице «Лондон», номер 11, 14 июня 1858 года), архивных сносок и примечаний (Яан Кросс сопровождает роман комментарием-послесловием, где историческими данными подтверждаются данные автора дневника) до такого сильного приема, как система свидетелей.
Прием этот – в основе своей – имеет предшественников. В 1973 году вышел в русском переводе роман болгарской писательницы и историка Веры Мутафчиевой «Дело султана Джема» (изданный в Болгарии в 1967 году). Историю жизни и гибели своего героя – наследника турецкого престола, весьма крупной фигуры в международной политике XV века – Вера Мутафчиева исследует и излагает «следственным» способом. Тринадцать свидетелей дают показания по «делу султана Джема». Каждый из них обладает определенной информацией в зависимости от того, когда и в какой ситуации соприкоснулся он с судьбой героя. В результате выстраивается не событийная мозаика, но аналитическая картина, демонстрирующая внутренний механизм событий и мотивы действий лиц и группировок. А это для читателя самое важное.
Вера Мутафчиева с самого начала подчеркивает условность избранного ею приема:
«Свидетели по этому “делу” давно мертвы, но при современных методах судопроизводства несложно заставить говорить и мертвых, коль скоро речь идет о деле крупном. Вряд ли они станут противиться, им – что! Они могут ожидать лишь приговора истории. Этот приговор никому не причинит вреда, поскольку выносится он заочно и условно».
Эта декларация очень важна в плане установочном: персонажи Мутафчиевой предстают перед нами чисто гипотетически – они давно мертвы и сознают это.
«Я встретил смерть – смею утверждать это – с полной невозмутимостью. Меня мучила лишь мысль о том, что за мной последует и тот, ради торжества которого я бы охотно отдал жизнь; я боялся, что погубил Джема, надежду мехмедовых воинов. Если вы убедите меня, что не мои действия толкнули его на тот путь, на который он ступил, я не стану сожалеть о том, что был вызван вами из небытия.
Но вы безмолвствуете. Похоже, вам самим неясно, кто явился первопричиной бунта Джема. Либо же вам просто нет дела до угрызений совести давно умершего старого солдата.
Я кончаю. Не могу свидетельствовать о том, что случилось после 5 мая 1481 года.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу