Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки

19 окт. 1836 Издатель».

Пушкин специально передал роман цензору Корсакову, с которым у него были давние приязненные отношения и который благодаря этому согласился поддержать пушкинскую игру. Цензор запросил Пушкина:

«Благоволите уведомить: … объявить ли мне в цензуре, что рукопись эта (неизвестного автора) доставлена вами; ибо окончание ее обличает вас – в издании этой повести?» [102].

Но Пушкин не хотел, чтобы его имя в любом качестве связано было с романом:

«О настоящем имени автора я бы просил вас не упоминать, а объявить, что рукопись доставлена через П. А. Плетнева, которого я уже предуведомил» [103].

Немаловажно в этом плане, что Пушкин после целого ряда вариантов фамилии «автора записок» остановился на исторической дворянской фамилии, достаточно распространенной с XVI века и существовавшей в пушкинские времена. Это делало вполне правдоподобной версию доставления рукописи от внука Гринева.

Пушкин сознавал, что, когда об исторических катастрофах прошедшего века повествовал известный стихотворец, автор «Кавказского пленника», «Бахчисарайского фонтана» и даже «Полтавы», «первый наш романтический поэт», это воспринималось читателем в одном ряду с «Юрием Милославским» или – в лучшем случае – с романами Вальтера Скотта. Но Пушкину необходимо было другое качество отношений с читателем.

Когда о тех же событиях рассказывал очевидец, с ясными бытовыми и психологическими чертами той эпохи, читательское сознание должно было реагировать по-иному. Это была попытка сломать стереотип, убрать литератора, сочинителя и поставить между читателем и собой свидетеля, близкого среднему уровню дворянского сознания. Сочинитель – фигура экзотическая и несколько подозрительная. То ли дело свой брат офицер в небольших чинах, сельский дворянин! Традиция «домашних мемуаров» привычна, понятна, оправданна для читателя [104].

Читательское недоверие к достоверности художественного исторического текста связано, в свою очередь, с восприятием времени как категории, непоправимо отрывающей одну группу событий от другой, перечеркивающей минувшие события, делающей их как бы не бывшими. Человеческое сознание привычно делит исторический процесс на прошлое и настоящее. (Будущее – понятие более сложное, и механизм его восприятия несколько иной.) Одна из главных задач исторического романиста заключается в изменении этих привычных представлений.

В психологии есть понятия «истинное настоящее» и «кажущееся, или психическое, настоящее». Истинное настоящее – это лишенный длительности момент времени, разделяющий прошлое и будущее. Психическое настоящее – «конечный отрезок времени, который включен в наш непосредственный опыт» [105]. Интерпретируя это понятие применительно к нашей теме, можно сказать, что для мемуариста этим конечным отрезком времени, включенным в непосредственный и непрерывный опыт, является вся жизнь от начала рассказа до момента общения с адресатом воспоминаний. Чтение мемуаров создает неизбежный психологический эффект присутствия собеседника-рассказчика.

На этот эффект и рассчитывают писатели, использующие прием имитации мемуаров. В настойчивом обращении к фигуре мемуариста – участника сюжетообразующих событий – просматривается ясная надежда снять временной разрыв. Предложить читателю психическое настоящее, совмещение прошлого и настоящего. Именно в этом случае прошлое, представленное в исторической прозе, становится частью реальной жизни и приобретает дидактическую серьезность. Для читателя происходит отождествление реального автора с «условным автором», в результате чего рождается третья фигура – «безусловный автор». Это более ощутимая личность, чем реально существующий писатель, представленный для читателя только фамилией на обложке и титульном листе. «Безусловный автор», в отличие от писателя, ясен читателю, имеет узнаваемые в бытовом плане черты, судьбу и характер. Титульный автор – фигура в читательском сознании нейтральная. «Безусловный автор» – очень определенно окрашенная.

Героям данной статьи, писателям с напряженным философическим подходом к материалу, писателям, предлагающим читателю свою модель исторической судьбы – а таким образом, и определенной исторической ситуации, с целью высокодидактичной, а отнюдь не развлекательной или информативной, – максимальное доверие читателя необходимо. Имитация мемуаров, дневников, записок в исторической прозе есть – как в свое время у Пушкина – попытка добиться той степени доверия читателя, которая требуется для просветительского процесса.