Любовь Овсянникова: Медитации хазарки

Но это была лишь ранняя молодость. Впереди у каждого из этих неординарных людей лежали трудные дороги…

Сейчас многие пытаются креативничать и в доказательство своей способности к этому предпринимают, как они думают, неординарные шаги. Но так ли уж невероятны, необычны, неповторимы те их поступки? Нет, конечно. Хоть прыгай с самолета без парашюта, хоть ходи нагишом на людях, хоть говори стихами — никого чудачествами уже не удивишь, НЕТ в этом неординарности. Потому что задумано, потому что идет от осознанного желания удивить, навязать себя, потому что это ни что иное, как замышлённая эпатажность, да подчас просто неоправданный эксгибиционизм в расширенном толковании слова. И вообще, нынешняя озабоченность масс не походить ни на кого, навязчивое стремление поразить окружающих своим видом или поведением, эдакий бихевиористический funk (фанк) как стиль жизни, ряженной под эксклюзив — все это стало новой обыденностью, неприятным проявлением измышлений, извращений (от «вращаться»), избыточности человека.

Вместе с тем неординарность как явление жизни продолжает существовать. Так что же это такое, в чем она выражается и чем измеряется?

Синонимов у этого слова много, впрочем, как и внешних прорисовок, им обозначаемых. А смысл, скорее всего, так ускользающе тонок, что его надо ловить между другими смыслами. Во всяком случае неординарность — это вовсе не черта характера, не деталь внешности, вообще не нечто, постоянно присущее кому-то или чему-то. Нет, это лишь миг — выпучившийся, вздыбленный, выплеснувшийся протуберанцем в явную, видимую часть жизни. И уж конечно, неординарность нельзя ни повторить, ни создать. Зато можно предугадать, но тогда она перестанет быть неординарностью, ибо никого не поразит.

Общеизвестно, что после неординарного поступка Марины Цветаевой, ее самоубийства, покровитель обширной литературной плеяды, известный писатель Борис Пастернак обвинил в этом себя. Не в прямом смысле, конечно, а в нравственном.

Действительно, уж кто-кто, а он вполне мог бы предотвратить столь печальный итог, если бы…

Она давно была на грани отчаяния, искала избавления от него. Но, цепляясь за любую возможность выкарабкаться, всякий раз убеждалась, что нити, привязывающие ее к жизни, катастрофически рвутся и все соломинки слишком хрупки.

Вот, например, приехала она в Чистополь решать свои дела о месте эвакуации, встретила там участие Лидии Чуковской — хорошее и результативное, и в ней снова зажглась свеча надежды. Ненадолго, потому что пришлось возвращаться в Елабугу, пустую от друзей. И там свеча опять погасла, теперь уже навсегда.

Для многих осталось тайной, почему М. Цветаева так распорядилась собой. Ее дочь Ариадна Эфрон обратилась за разъяснениями к родной тетке, материной сестре, и к своему негодованию, услышала то, с чем согласиться не могла. Мнение Анастасии Ивановны, изложенное ею в «Воспоминаниях», показалось Ариадне возмутительно предвзятым, почти клеветой. В отместку Ариадна затеяла вражду, фактически натравила на мемуаристку литературных критиков и материных биографов, в частности, Анну Саакянц, позволившую себе цеплять на Анастасию Ивановну ярлыки безответственной фантазерки и в грубых выражениях спорить с нею — человеком, духовно близким Марине Цветаевой, являющейся наперсницей ее детских и юношеских лет. Это возмутительно до того, что даже смешно. Зато доказывает остроту вопроса и жажду истины. Но те люди сами ушли в небытие, так ее и не найдя.

А ведь тайна приоткрывалась им в словах Анастасии Ивановны: «Но если бы не только Пастернак, а если бы все писатели мира захотели преградить ей путь к ее шагу — она бы их отстранила. В этот час она прошла бы сквозь них, как сквозь тень… И я бы не удержала ее. На ходу своем она сжала бы мне руку, молча. Зная все, что я бы рвалась ей сказать. Полная своим рвением, не слыша меня в этот час…». Хотя в главном и Анастасия Ивановна, не разгадавшая тайну сестры, ошибалась — спасти Марину Цветаеву можно было.

С моей точки зрения, все высказанные на сегодня версии и объяснения этого загадочного самоубийства неверны, ибо указывают на причины, далеко не первой значимости, третьестепенные.