Михаил Жутиков - Проклятие прогресса - благие намерения и дорога в ад

– Убивать? Убивать-то право имеете? – всплеснула руками Соня.

– Э-эх, Соня! – вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал».

Сдаваться он не намерен.

«Не будь ребенком, Соня, – тихо проговорил он. – В чем я виноват перед ними? Зачем пойду? […] Они сами миллионами людей изводят, да еще за добродетель почитают. Плуты и подлецы они, Соня!.. Не пойду. И что я скажу: что убил, а денег взять не посмел, под камень спрятал? – прибавил он с едкою усмешкой. – Так ведь они же надо мной сами смеяться будут, скажут: дурак, что не взял. Трус и дурак! Ничего, ничего не поймут они, Соня, и недостойны понять […] – Я, может, на себя еще наклепал, – мрачно заметил он, как бы в задумчивости, – может, я еще человек, а не вошь и поторопился себя осудить… Я еще поборюсь.

Надменная усмешка выдавливалась на губах его».

Борьба его превращается, однако, в самоцель. Она все менее оправдана даже и рассудочно, все более теряет смысл. Наступает его окончательное унижение и освобождение.

«– А-а-а? Вы опять! Оставили что-нибудь? Но что с вами?»

Признание для него – тягчайшее унижение и горечь, но и то благо, что не нужно больше лгать. Он не раскаялся, Родион Раскольников… и наш народ. Нет; а пожалуй, и не отрекся вполне. Он лишь сознался . Он хмуро смотрит, он угрюм… Ему тяжело. Только тяжело, и вины он никакой не чувствует. Ошибся он. И устал.

«Но не бритой головы и кандалов он стыдился: его гордость сильно была уязвлена; он и заболел от уязвленной гордости. О, как бы счастлив он был, если бы мог сам обвинить себя! Он бы снес тогда все, даже стыд и позор. Но он строго судил себя, и ожесточенная совесть его не нашла никакой особенной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху , который со всяким может случиться. Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по какому-то приговору слепой судьбы, и должен смириться и покориться перед «бессмыслицей» какого-то приговора, если хочет сколько-нибудь успокоить себя».

О спасении его души, еще не погубленной, до смертного часа ждущей, радеет пока одна терпеливая Соня.

Скажем же главную нашу мысль.

Русская душа есть причина русской истории – в том же самом смысле, в каком, по поговорке, «характер человека есть его судьба». Ф.М. Достоевский, с его безжалостным анализом этой русской души в малом своем герое, есть основополагатель своего рода дифференциального исчисления истории . Тупик (скорей, волчья яма), с «идеей», то бишь капканом, наготове, куда вперлась Россия под водительством бесов, мировых негодяев, – и куда вогнало ее собственное нетерпение, беспечность и ленивая доверчивость, равнодушие и леность в вере, отторжение духовного труда отцов – под знаменем чуждого ей «передового учения» – есть, в сильной степени, следствие непонимания и недооценки работ Достоевского. Правители, предполагающие управлять Россией в ее интересах (ибо нынешние управляют против них) и не знающие либо отвергающие Достоевского, могут быть уподоблены проектировщикам сложной механической системы, не желающим знать Ньютона и Лагранжа, – не желающим знать свойств, которыми обладает важнейшая исполнительная функция в бесконечно малой своей части. Более того, лишь на языке этого «дифференциального исчисления» души только и могут быть сформулированы задачи «прогноза» и «управления» – в той мере, в какой они вообще доступны разумению, управители же «системщики», с их «научными» прогнозами – это на 1/ 10заблудшие в трех соснах (о тех 9/ 10, что прямо куплены для разрушения своей страны, говорить нечего).

И вот уже множество людей, не теоретических Наполеонов, а сугубых практиков, считают ни за что убить человека: от «идеи» 17-го, от великих амбиций сколь краток оказался исторический путь к разорению души, и с нею – страны, из малых сих состоящей!

От прославления же Павликов Морозовых до «оттепелей» и до «шестидесятников» с их «экономистами» Лужиными, для коих едино, что Гонконг, что Бердичев, и вовсе рукой подать… На смену «передовому классу» пришли люди уже совсем передовые – безо всякой уже «идеи» расхищающие что подвернется, – от скафандра Гагарина, проданного в Солтсби, до облицовочного родонита, ободранного с отделки подземного вестибюля «Маяковской», и от маршальского мундира Ахромеева, украденного с трупа, из могилы маршала, до Аптекарского огорода, застроенного особняками – не заботясь уже не то что о государственном, а о собственном завтра!