Федор Булгаков: Последние дни Людовика XVI

Но трудно без шума перемещать артиллерию и легионы. Необычайное движение этих людей, собирающихся для того, чтоб составить железный канал, по которому потечет это шествие, ясно слышится и в королевском заточении. Король без малейшего волнения говорит своему исповеднику: «это вероятно начинают собирать национальную гвардию». Немного спустя отряды кавалерии вступают во двор Таниля и ясно различаются голоса офицеров и металлические шаги лошадей. Король прислушивается и с тем же хладнокровием говорит: «Они приближаются». В это время он сидел у печи, греясь и жалуясь на холод, от которого видимо дрожал.

Под разными предлогами, с семи до восьми часов, стучались в дверь комнаты, где король беседовал с своим исповедником и каждый раз аббат Эджеворт дрожал, боясь наступления роковой минуты. Ему захотелось узнать цель этих посетителей. Оказалось, что они удостоверяются, не покушается ли король на самоубийство. Об этом всего больше заботились в последние часы его жизни. Ведь нации обещали голову короля и хотели дать ее непременно. Но Людовик XVI и не помышлял о самоубийстве, а страх перед своими врагами он считал для себя унизительным: «эти господа очень плохо знают меня, – сказал он, – убить себя было бы слабостью. Нет, я сумею хорошо умереть, так как это нужно».

«Хорошо умереть» – такова постоянная забота последних часов Людовика XVI, его последний акт верховенства. Сейчас ему придется снова явиться среди своего народа. И он хочет держать себя по-королевски и высоко держать эту голову, которую от него требуют и которую он отдает.

Отъезд из Таниля назначен ровно в 8 часов, чтоб казнь могла совершиться в полдень. Парижане извещены об этом прокламацией временного исполнительного комитета, которая была развешана с утра накануне казни.

Людовик XVI теперь сам ждал Сантерра. Король готов, ибо точность есть учтивость королей.

Немного больше 8 часов. Двери растворяются с шумом. Это в комнату, где король находился с своим исповедником, вошел Сантерр в сопровождении двух новых комиссаров, двух священников. Накануне заседания Коммуны, когда стали вызывать желающих быть комиссарами, наличные члены обнаружили очевидное колебание, за исключением этих двух Ру и Бернара. Десять жандармов составляли конвой. Они размещены в два ряда перед дверью, на пороге которой появился король.

– Вы за мной пришли? – говорит он офицеру.

– Да.

– Прошу у вас три минутки.

Король преклонил колена перед священником. «Свершилось, – сказал он, – благословите меня и помолитесь Богу, чтоб он поддержал меня до конца!» – он встал, повернулся и подошел в людям, стоявшим посредине комнаты, где он так хорошо проспал последние часы, отделявшие его от вечного сна. И передал свое завещание муниципальному чиновнику Бодрэ.

Клери в слезах стоял у камина. Королю, который повернулся к нему, он подал пальто. «Мне оно не нужно, – ответил его повелитель. – Дайте мне только мою шапку». Это была шапка с совершенно новой национальной кокардой. При передаче шапки, рука Клери встретилась с рукой короля, и последний горячо пожал ему руку. Потом Людовик XVI обратился к представителям муниципалитета: «Господа, – сказал он, – я желал бы, чтоб Клери остался при королеве». Он тотчас поправился: «при моей жене. Сын мой привык к его уходу. Надеюсь, что Коммуна примет эту просьбу?» Никто не отвечал. Король пристально взглянул на Сантерра и твердым тоном сказал: «Идемте».

Во всей это сцене единственное существо думало, действовало, повелевало – осужденный. Он сказал «идемте», и двинулись в путь. При входе на лестнице король заметил Матэ, привратника тюрьмы. «Я третьего дня немного погорячился с вами, Матэ, не сердитесь на меня», – сказал король. Пройдя сад, превращенный в тюремный двор, он перед входом во второй двор обернулся. В тюрьме, которую он покидает, заключены были единственно дорогие ему существа в мире. Его удел не предвещал и для них ничего доброго!.. Трижды взор его обращается к ним.

Зеленая карета стояла при входе на второй двор. Два жандарма у дверцы её. С приближением короля один из них, Лабрас, бывший отчасти и драматическим автором, влез в карету первым, потом вошел в нее король, пригласив сесть рядом с собой аббата Эджеворта; второй жандарм вскочил последним и запер дверцу. Тесновато было, тем более, что помехой являлось еще оружие жандармов. Королю хотелось быть один на один с своим исповедником во время этого переезда. Но перед этими непрошенными свидетелями ему нечего было исповедоваться, и он замолчал.