Сергей Катканов - Священные камни Европы

Это действие рыцаря — насилие, то есть, что ни говори, а причинение людям зла. И это совершение зла «духовно верно» и даже «единственно возможно», если ни как иначе не предотвратить совершение гораздо большего зла. Но в итоге от рыцаря так начинает вонять злом, что чей–то утонченный нюх уже этого не выдерживает. От рыцаря отворачиваются, как от чего–то непотребного. Иногда, именно те, кого он спас. И настоящий рыцарь это примет и никого не обвинит в неблагодарности.

Кстати, почему мы понимаем слова Христа о том, что взявший меч, мечом и погибнет, как запрет на меч? Здесь нет ни какого запрета, только предупреждение. Ильин поясняет: «Взявший меч, должен заранее примириться с тем, что он «мечом и погибнет», но отказаться от меча он духовно не может». Именно духовность, то есть любовь, побуждает рыцаря взяться за меч и совершать насилие.

Ильин продолжает: «Вопрос о сопротивлении злу силой столь же древен, как человеческое общежитие и человеческая совесть, он не исчезнет до тех пор, пока не придет и не восторжествует Царство Божие. Его трагический характер состоит в том, что человек, исповедующий духовную религию, не может найти здесь праведного исхода, такого, который удовлетворял бы требованиям и духовного строительства, и совести, который не смущал бы и не возмущал бы его сердца…, который освобождал бы его и от укора в предательстве слабых и невинных, и от упрека в угашении доброты и снисхождения. Дать волю злодеям — значит предать слабых, не оборонить добрых, не заступиться за детей и предпочесть личную «безукоризненность» делу духа и добра на земле. Вступить же в организованную борьбу со злодеями, значит… принять и неизбежные крайности этой борьбы… А для этого надо сознательно ограничить свою совестную жизнь…. Религиозному человеку приходится выбирать между сентиментальным предательством, ведущим к лицемерной «праведности» и условным отказом от целостного и неограниченного сочувствия ко всякому живому существу и (практически!) от строгого суда над некоторыми своими внешними деяниями».

А вспомните крестовые походы, которые начались под лозунгом «защиты восточных христиан». Агрессивный ислам наступал, разрушались храмы, осквернялись святыни, христиан убивали и обращали в рабов, издевательствам над паломниками не было числа. И вот рыцари отправились на Восток, чтобы дать отпор мучителям христиан. Ради этого рыцари приняли на себя неисчислимые страдания, тысячи их погибли в Святой Земле, как мученики. А тысячи рыцарей озверели на этой войне, ежедневно купаясь в крови и уже не останавливаясь ни перед какой жестокостью. Но за 200 лет в Святой Земле крестоносцы перемололи неисчислимые силы агрессивного ислама. Если бы не крестовые походы, все антихристианские силы оказались бы в Европе, и в православной Восточной Европе тоже. И вот сегодня некоторые православные, те самые «восточные христиане», которых крестоносцы закрыли грудью, осуждают «преступления крестоносцев». Да, порою крестоносцы злодействовали, но они губили свои души для того, чтобы нашим душам ни что не угрожало. Когда крестовые походы прекратились, агрессивный ислам утопил в крови всю православную Восточную Европу. Если бы не крестоносцы, это произошло бы на несколько столетий раньше. Рыцари Христа спасли наших православных предков, а мы теперь от них нос воротим, на наш вкус они слишком кровавые и злобные.

Конечно, преступления навсегда останутся преступлениями, но если бы рыцари Запада, благочестиво избегая греха, с умильным спокойствием наблюдали, как режут православных, мы сказали бы, что они молодцы? Вспомните, как османы резали православных сербов и болгар. Европе не было до этого дела, ни какие призывы к крестовому походу не находили отклика, потому что в Европе больше не было рыцарей. И мы теперь обвиняем Европу в циничном равнодушии и бесчувствии к страданиям христиан. А представьте себе, что и тогда вся Европа всколыхнулась бы, и мы опять говорили бы про «кровавые преступления крестоносцев». И в обоих случаях это было бы правдой.

Ильин писал: «Цельного, совестно–праведного исхода здесь нет. И религиозный человек рано или поздно убедится в трагической природе этого конфликта. Он должен будет или вступить в серьезную ответственную борьбу, требующую от него несовершенных, для веры, любви и совести тягостных… иногда жестоких поступков… Или «сложить с себя» бремя ответственности… и предаться беспредметному умилению и фальшивой «добродетели». Решит ли человек отвернуться от агрессивного зла, он увидит… что он своим непротивлением предал детей, добрых и слабых, и тем самым толкнул их к злодеям, он поймет, что ответственность за всё это несет он сам, и что уйти от ответственности ему некуда. И точно так же, когда он впоследствии увидит, что ему пришлось «заговорить со злодеями на их языке», то есть отвечать насилием на насилие, подавлять в себе отвращение к этому делу…, когда он почувствует свою душу израненной всем этим, свою совесть изболевшейся, а себя огрубевшим, ожесточенным и ушедшим от своего пути, ведшего его к Богу — он поймет, что должен был принять на себя ответственность за все эти дела, и что сложить её с себя ему было бы не на кого».