Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны

Тогда было тепло, в первый раз.

Я помню осеннюю дорогу в Донецк. Знаю зимнюю дорогу в Донецк. Видел весеннюю дорогу в Донецк.

Каждую дорогу помню не по разу.

Всякий раз все чувства были заточены, ярки, зрение становилось объёмным, нюх — собачьим, и слышал я столько всего, сколько обычно не слышу.

Посадки и кусты видишь — кажется порой — насквозь.

Запах оружия — оружие тоже пахнет по-разному, запах формы, запах берцев, запах подбитого танка, запах недавно проехавшей колонны, запах блокпостов, запах разбитого асфальта, запах заброшенных полей, запах оставленного жилья.

В этот раз я проходил таможни — сначала русскую, а потом донецкую — ночью; ночью всегда мало народа; только машины, в основном фуры, стоят многокилометровой очередью.

Меня встречали двое старых знакомых — год, или даже больше назад, я видел их в качестве ополченцев; только недавно выяснил, что оба они из донецкого спецподразделения, где работали ещё до войны — ну и когда война началась… парни тоже работали по профессии.

Само собой, разговор — про самое главное: где и что случалось, случается и ещё случится на этой войне.

Сейчас речь пошла об иностранцах, что приехали воевать сюда.

Надо сразу пояснить, что и на ту сторону, и на эту — идут зачастую по идейным мотивам.

Но есть одна существенная разница: туда сразу же шли за деньги, а здесь — до недавнего времени — денег вообще не платили; сейчас платят — 14 тысяч в месяц, чуть больше или чуть меньше. По нынешнему курсу — двести баксов. Настоящих наёмников за такие деньги не бывает.

Та сторона наёмников набирала — в огромном количестве.

Эта сторона — принимала добровольцев.

Мои провожатые рассказывают, как в июле впервые увидели убитого негра — лежал на дороге, застреленный, огромный, отлично экипированный.

Больше всего — поляков. Только убитых — около пятисот человек.

— Потом прибалтийки, — рассказывает водитель. — Их, знаю, тридцать убитых. Снайпера. Многие — мастера спорта и чемпионки. Но у нас тоже есть мастера и чемпионы мира, — усмехнувшись, говорит он, но в подробности не вдаётся: такие фамилии не стоит лишний раз называть. — У Изварино были чешки… Часто у них — это уже вторая или третья война.

— А у нас? — спрашиваю я; хотя сам знаю многое, но всё знать всё равно нельзя. Мои провожатые статистики не имеют, поэтому просто вспоминают, кого где встречали в последнее время.

— Два финна в «пятнашке» сейчас…

— И один испанец…

— Француз был…

— Из Сербии приезжало много…

— Норвежцев видел!

На следующий же день я узнаю про погибшего за Донбасс немецкого добровольца — вся семья у него в Германии.

…виляя по разбитой дороге, за разговором подкатываем к Донецку — сейчас внутренних блокпостов уже нет, дорога стала веселей…

Тем более что и машин нет — комендантский час.

Донецк — сильный, широкий, самоуверенный, проспекты в сияющих фонарях: этот город всегда выказывал спокойствие — вопреки всему, что тут происходило и происходит.

— Здесь, — говорят на очередном перекрёстке, — семья угодила под обстрел. Миномётный снаряд ровно в машину. Мать, отец, ребёнок пяти лет. Все погибли. — Едем ещё некоторое время. — В эту больницу попадало. Метились в Министерство госбезопасности, а попали в больницу. Врач погиб.

Почти на каждой улице по такой истории. Если ставить памятники погибшим, изображая их в том виде, какими их застала смерть, — в любое время дня и ночи будет многолюдно: там бабушка с авоськой идёт, там люди стоят на остановке, там машина, полная людей, там трамвай…

А то и целый дом из мрамора, полный жильцов, которых уже ничем не испугаешь.

Как началась эта история, когда.

Сразу не поймёшь, с какого места начать, с какого митинга, с какого выстрела.

Или, что ли, с разговора.

Когда уже подъезжали к месту моего обитания в Донецке, водитель вспомнил, как к ним в спецподразделение, ещё до войны, привезли то ли на стажировку, то ли на обмен опытом бойцов с запада Украины.

— Те стремались страшно, — смеётся водитель. — А что у вас, в Донецке, спрашивают, реально разборки со стрельбой идут между районами? Утром вышел с нами на работу — а здесь всё чинно, девушки гуляют, первоклассники в школу идут, никто никого не кромсает. У него шок — натурально, шок: он не верит, ему сказали, что Донецк — это рубилово и месилово в постоянном режиме, пьяная топота и никого другого.

«Ну, кто его знает, — думаю я, — может, паренёк был только из армии, а до армии жил в своей гуцульской деревне безвылазно».