Захар Прилепин: Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны

— Всё, что должно решиться войной, рано или поздно ею решится. Любая драка должна завершиться чьей-то победой или поражением. Если мы решим случившееся миром, то и я, и 90 % из тех людей, которые здесь остались, — все мы будем считать, что у нас украли победу. А те, которые там, — как они будут воспринимать нас? Если у них неправильное правительство, которое выбрало себе не тех союзников, и армия их неправильно себя вела, — это не может так закончиться, как сейчас. Мы с людьми на другой стороне — одной крови, и здесь не может быть выигравших и проигравших. Если ты нёс слова правды и проиграл — значит, возвращайся на другую сторону и стань победителем.

Я слышу в словах Захарченко противоречие: если нет выигравших и проигравших, то как можно стать победителем, но вместе с тем понимаю, что никакого противоречия здесь нет: потому что он не говорит о победе над собственным народом.

— Возврат в нормальную жизнь должен сопровождаться изменением ценностей, — быстро говорит Захарченко, у него вообще быстрая речь, он словно не поспевает за своей мыслью. — Невозможно понять, что ты сильнее, пока не определишь, что ты сильнее. Покаты сапогом своим не наступишь на горло и не скажешь, что я сейчас могу своим сапогом передавить тебе шею, либо я убираю свой сапог и поднимаю тебя — живи. Только живи по нашим законам, воспринимай нашу правду. Не хочешь? Вали в Европу. Свобода выбора. Это моё мнение. Я не знаю, правильное оно или нет. Победа может быть разной. Можно завоевать всю Украину. Но, может быть, этого и не нужно делать. Потому что взятие Харькова или Киева будет сопровождаться большими потерями мирного населения. И на фоне этих убийств мы будем восприниматься как захватчики. Но здесь, на своей земле, мы должны показать силу оружия. Мы выгнали их, показали силу, встали на границе, хотя могли идти дальше. Хоть вы и разрушили наш дом, мы не звери, мы не суки, мы не пойдём разрушать к вам. Но то, что ваши сорок миллионов ничего не смогли сделать с двумя миллионами — это серьёзная вещь, это повод для огромного психологического надлома у населения там. Это горечь унижения, поражения. Понимания, что они не с теми воевали, что выступали в роли карателей, убийц и мародёров. Вот это да.

То, что ты говоришь, это… на грани жестокости.

Я не был жестоким в апреле месяце.

На Донбассе мне приходилось бывать в самых разных качествах.

Сначала я ездил туда как военкор, и мои репортажи публиковали газеты с многомиллионными тиражами.

Потом я, назовём это так, всячески способствовал деятельности одного подразделения ополченцев.

Одновременно я занялся гуманитаркой, потому что не было сил на всё это смотреть, — и объездил на своём «Мицубиси Паджеро» весь Донбасс вдоль, поперёк, наискосок и обратно. Первый раз я заезжал на переполненном джипе и за мной шла забитая под завязку лекарствами «Газель», последний раз мы пригоняли уже три фуры плюс шла за нами бессменная «Газель», плюс ещё четыре гружёных джипа, и внушительная команда моих товарищей.

Потом, волею судеб, я начал работать в администрации Донецкой народной республики, при Захарченко, которого в первый год войны не знал.

Помню, сообщил об этом военкору Жене Поддубному, моему замечательному товарищу, он с доброй иронией кивнул, пряча фирменную свою улыбку.

— Ну, береги себя.

— Что он, совсем безбашенный? — спросил я, будучи наслышанным о поведении Захарченко и в ситуации боевых действий, и в их отсутствие тоже.

— Вообще, — коротко и веско ответил Поддубный.

«Славно», — подумал я.

Так что я начинаю путаться, когда пытаюсь подсчитать, сколько раз я въезжал на Донбасс.

Зато я знаю все смены в лицо на таможне в Изварино и все смены на таможне в Успенке.

Я знаю поимённо половину контрабандистов на границе Луганской области; и они знают меня.

Когда я въезжал через Изварино первый раз — там оставались окопы и укрепления, и дальше, в посадках, пахло мёртвым человеком, а все обочины были заминированы.

Сразу после таможни ты попадал в удивительную реальность: разнообразные, похожие то на ангелов, то на демонов ополченцы, шахтёры и казаки, осетины и чеченцы, много оружия, громкие голоса, шутки, — все были весёлые, как на самой весёлой свадьбе. Я много раз замечал, что война — по крайней мере, пока нет стрельбы, — дело радостное и задорное; мужикам нравится.