Борис Воробьев - Книга тайн

Да не подумает читатель, что автор, дабы украсить авансцену, использует дешёвый словесный реквизит, как-то: «огромная зеленая Луна», «призрачный свет», «нереальный вид». Ничуть! Все именно так и было, и было, как полагаю, неслучайно.

К тому же мы подошли к такому месту повествования, когда как раз нужна статистика, — ведь если внимательно ознакомиться с описанием атмосферы непосредственно перед каким-нибудь исключительным природным явлением (скажем, землетрясением), то окажется, что его непременно предваряют некие «таинственные» признаки. Это могут быть необычная тишина и неподвижность воздуха, очень ощутимое чувство беспокойства или тревоги и даже… огромная зеленая Луна, поскольку катаклизмы чаще всего наблюдаются именно в полнолуние. Поэтому я не могу отбросить мысль, что состояние природы в ту ночь каким-то образом соотносилось с тем, что вскоре и произошло. Но обо всем по порядку.

Итак, мы по-прежнему лежали без сна, и напряжение обстановки достигло того предела, когда явственно ощущалось: если как-то не разрядить ее, то непременно что-то случится. Так оно, собственно, и вышло.

Только заскрипела кроватная сетка под моим другом, лежал у окна, и только он, сев, успел сказать: «Не могу больше! Надо что-то делать!», — как в комнате загорелся свет. Вспыхнула наша единственная лампочка, висящая над столом, хотя слово «вспыхнула» употреблено здесь не точно, — нет, она не вспыхнула, а медленно разгорелась, будто ее кто-то раздувал. От призрачного слабого мерцания до мощного зеленого (!) пламени. И так же медленно зеленая корона стала опадать, тухнуть и наконец померкла. Я почувствовал, как у меня зашевелились волосы на голове (сказано опять же не для красного словца, все так и было). Минуту в комнате царило молчание, потом мы разом встали, включили свет и посмотрели друг на друга. Никто не мог сказать ничего вразумительного. Мы знали лишь одно: то было посещение.

Для успокоения совести осмотрели лампочку, проводку, выключатель. Все оказалось исправным, но свет тем не менее загорался. Сам по себе, и это был факт, вещь, как мы знаем, упрямая.

Мои друзья, на глазах у которых случилось описанное, ныне живут в Москве. Это Владимир Дробышев и Анатолий Шавкута, люди довольно известные в столичных литературных кругах. Они могут подтвердить, что в моем рассказе нет ни слова выдумки.

К середине 60-х, после непрерывных 15-летних странствий по стране, я решил сменить свои многочисленные профессии и заняться исключительно литературной работой, к которой давно тянулся.

И вот в мае 1966 г. меня отправили в командировку от журнала «Вокруг света» — в город Выборг, где советские и финские строители совместно возводили мост. Как говорили тогда — мост дружбы. Но всем известно, что дорога на Выборг проходит через нынешний Санкт-Петербург, а там и до сих пор живут мои хорошие друзья, не навестить которых я не мог. Результат в таких случаях известен: я загостился в Ленинграде и лишь спустя неделю, 13 мая, приехал автобусом в Выборг.

Времени у меня оставалось в обрез, поэтому я, быстро устроившись в гостинице, поспешил на объект. Слава Богу, требовался лишь фотоочерк, но все равно пришлось провести на стройке целый день, облазить все ее участки.

В гостиницу я вернулся около 10 ч вечера, усталый донельзя. Думал только об одном: приду, чего-нибудь поем и тут же завалюсь спать. А утром с первым же автобусом уеду в Ленинград. Командировка заканчивалась, надо было возвращаться в Москву и отчитываться за поездку.

И вот я в постели. Чистые простыни приятно холодят тело. Закрываю глаза в полной уверенности, что моментально провалюсь в сон. Иначе и быть не может, веки просто слипаются от усталости.

Но проходит минута, другая, а я не могу уснуть. Поворачиваюсь на другой бок, потом на спину, прячу голову под подушку. Напрасно, спать не хочется. Делать нечего, встаю и выхожу в коридор покурить. Затем опять ложусь, и опять начинаются мучения. Хочу уснуть, всеми мыслями стремлюсь к этому, а получается все наоборот. Постоянно верчусь с боку на бок, все простыни сбиты, а подушка скомкана. Снова иду курить. Смотрю на часы над столиком дежурной. Второй час ночи. А я лег в начале одиннадцатого.

Описывать следующие два часа не стану. Скажу только, что еще несколько раз выходил курить, чем немало заинтриговал дежурную.

Около трех ночи я предпринял очередную попытку — вернувшись из коридора, лег и почувствовал, как мной, наконец, овладело состояние полусна-полуяви. Но весьма странное: вроде сплю, а вроде и нет. А главное — вдруг, ни с того, ни с сего, возникли мысли о матери. Выяснилось, что я забыл, с какого она года — то ли с 1906, то ли 1907-го.