Коллектив авторов - Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов

Представители общего искусствознания признавали Фидлера своим предтечей и чуть ли не основателем, хотя и существенно модифицировали его теорию искусства как «созерцательного» познания. Для них, как и для Шпета и его единомышленников, искусство есть главным образом феномен культуры. Вопрос о рецепции трудов Фидлера Шпетом вынесен в отдельную тему в статье Н. С. Плотникова. В ней проанализированы материалы доклада Шпета «Искусство как вид знания» 1926 г. и показано, как в результате чтения Фидлера и Утица Шпет приходит к признанию познавательной функции искусства. Однако если для Фидлера искусство – это знание о мире, то для Шпета, напротив, оно является знанием о себе или самосознанием. Шпет подчеркивает, что самосознание становится в искусстве зримо в качестве культурного факта, ибо при созерцании произведения искусства человек сознает свое культурное со-бытие с «творческим самосознанием». А осознание культурной общности в искусстве сопровождается, согласно Шпету, ощущением «интенсивности жизни», которое он связывает с эстетическим наслаждением. Задача Шпета – показать, против Фидлера, что эстетическое тесно связано с пониманием искусства как знания. В размышлениях о том, что искусство воплощает и сохраняет знание об общности культурного самосознания, обнаруживаются надежды Шпета на «Новое Возрождение» культуры, которые, в частности, он связывал с деятельностью ГАХН.

В статье о наследии Зиммеля в ГАХН М. К. Гидини сравнивает вклад его «Философии жизни» в теоретические построения Шпета и его единомышленников с влиянием гуссерлианской феноменологии, видя в нем некое завершение и в каком-то смысле – исправление последней. Зиммелева «философия жизни» позволяла им соединить семиотическое исследование действительности со специфически эстетическими интересами. Им импонировало признание Зиммелем особого познавательного значения эстетической установки в искусстве, утверждение им гносеологического примата эстетики, делающего ее, в силу ее внимания к частному явлению, едва ли не универсальной моделью знания. Книга Зиммеля о Рембрандте становится в Академии своего рода лейтмотивом дискуссий о статусе искусства и о его гносеологическом значении. Своим представлением об искусстве как о личном знании Зиммель дает авторам ГАХН плодотворную точку зрения на весь ряд связанных с вопросом о личности тем, таких как биография, судьба, экспрессивные формы, портрет, актер, пейзаж, карикатура, рама; темы о творчестве Рембрандта и Гёте. Среди гахновских публикаций самая «зиммелианская» – сборник «Искусство портрета» под редакцией наиболее близкого к Зиммелю гахновского мыслителя Габричевского.

В третьем разделе реконструируются конкретные пути изучения в ГАХН отдельных искусств: литературы, музыки и театра – и их связи с философской теорией. В статье М. Вендитти рассмотрена философская природа взглядов гахновцев на литературу и главные направления совместной работы Философского отделения и Литературной секции, интенсивность которой обусловлена ролью слова в философской концепции Шпета. Вопрос о сотрудничестве философов и литературоведов и о сравнении их подходов к искусству слова подробно рассматривается в связи со спором о границах литературоведения между Шпетом, понимавшим его как часть философии искусства, и Б. Ярхо, видевшим в нем преимущественно метод изучения литературного произведения. Сегодня учение Ярхо и его статистический метод вновь открыты филологами – приверженцами точной методологии. Работы же шпетовской школы из сборника «Художественная форма», анализируемые в деталях Вендитти, до сих пор остаются незаслуженно забытыми, хотя они во многом предвосхитили развитие современного учения о литературе.

В статье О. А. Бобрик рассматривается до сих пор не изученная деятельность Музыкальной секции ГАХН, где были сосредоточены крупнейшие русские музыкальные ученые нескольких поколений, от старших современников и ровесников Г. Г. Шпета: Г. Э. Конюса, Б. Л. Яворского и Л. Л. Сабанеева – до их учеников В. А. Цуккермана и С. С. Скребкова, впоследствии – основателей науки о музыке советского периода. Их совместная работа была направлена на утверждение первых в русском музыкознании оригинальных научных концепций и на поиск ответов на главные вопросы музыкальной науки: о первоначале музыки и о существе ее элементов. Рассматривая категории формы, ритма, метра, темпа, звука, интонации как общие для всех искусств, члены секции считали своей главной задачей выработку и уточнение категориального аппарата музыкальной науки. Характерный для многих из них акцент на экспериментальное исследование и склонность к физико-математическому обоснованию связан с их принадлежностью к школе С. И. Танеева, которая представляла собой переходный этап в истории русского музыкознания – от теории музыки как прикладной эмпирической дисциплины к музыкальной науке, ставящей перед собой цель познать сущность музыки. Подробно рассматриваются в статье теория «ладового ритма» Б. Л. Яворского и ее «антипод» – теория «метротектонизма» Г. Э. Конюса. Труды Конюса и Яворского до сих пор не опубликованы; более известны сегодня работы А. Ф. Лосева, чья философско-музыкальная концепция принципиально отличалась от идей других его коллег по секции, которых он старался увести от преимущественного внимания к физико-физиолого-психологической эмпирике при обосновании эстетических закономерностей.