Довольно скомканно перечисленные здесь качества уральской поэзии давно уже проходят по разряду стереотипов: именно по ним в Москве и Петербурге, в основном, судят о поэтической картине нашего региона, которая, конечно, гораздо богаче оттенками, чем это может показаться в первом приближении.
* * *
Итак, сосредоточимся на Екатеринбурге 3 3 Другие города «уральского треугольника» – Челябинск и Пермь, а также Нижний Тагил с его «поэтическим Реннесансом» – заслуживают отдельного разговора в выбранном аспекте. Работы на эти темы уже появляются.
. Екатеринбургская поэзия дает нам благодатный материал для рассмотрения описанного выше взаимопроникновения поэта и городского пространства.
Самая очевидная и напрашивающаяся здесь коллизия – Вторчермет Бориса Рыжего, который, по словам Кейса Верхейла, «превратил Свердловск, Вторчермет в место, которое способно существовать в мировой литературе, которое понятно всем читателям с сердцем и с глазами» [Цит. по 4]. Роль Рыжего, сумевшего нанести «сказочный Свердловск» на поэтическую карту России, переоценить трудно. Но не Рыжим единым…
Бытует мнение, что Екатеринбург – это уральская Москва, в то время как Пермь – уральский Питер. Согласиться с ним трудно. Питерское начало в Екатеринбурге заметно преобладает над московским на всех уровнях. Это отметил в своей статье о триаде «Урал – Свердловск – Екатеринбург» Георгий Цеплаков 4 4 Здесь нельзя не упомянуть о знаменитом свердловском конструктивизме, о котором Вячеслав Курицын справедливо, на мой взгляд, сказал: «По совести, среди старой архитектуры Свердловска шедевров никаких нет, и всю прелесть им придает социалистическое окружение – великолепные конструктивистские силуэты (индустриальность как идея) и заводские силуэты, например, ВИЗа (индустриальность как факт)» [13].
[12]. Не случайно и Борису Рыжему удалось столь органично и практически безболезненно «повенчать», казалось бы, никак не соприкасающиеся люмпен-пролетарский Вторчермет с имперским великолепием Царского села. Вот и Игорь Сахновский (известный России и миру как прозаик, но являющийся и замечательным поэтом) сопоставляет Екатеринбург именно с Питером, намечая концептуальные сходства и различия. Хочется привести это стихотворение целиком:
Перед тем, чьи надежды просты,
как раскупленная бакалея,
этот город разводит мосты
эпигонским величьем болея.
Он слизнуть по-школярски готов
образ Питера в мраморе черством.
Правда, рек и в придачу мостов
здесь – раз-два и обчелся.
…Впрочем, если разнимешь туман
то увидишь подпольный роман
двух семейных в Основинской роще.
Их почти не скрывают кусты
Их простые надежды – просты,
как советская власть. Даже проще.
Можно в рай незаметно войти
и, сутулясь, вернуться из рая —
с восемнадцати тридцати
к двадцати одному успевая,
утирая помаду с лица —
знак запретной слепой благодати.
Словно страшная близость конца
приурочена к праздничной дате.
Это наша срамная порода
никуда не дает нам уйти.
Потому что свобода, свобода
умещается только в груди.
Очень точный портрет города – уже именно Екатеринбурга. Здесь и рай, и ад, и провинция, и имперские претензии, и погружение в городское пространство, и отстранение от него во имя сохранения внутренней свободы, на которую город время от времени явственно претендует.
В другом стихотворении «Городская ода» Сахновский испытывает отмеченную выше «нежность вопреки» к тяжелому свердловскому пространству, где «Европа и Азия стынут в обнимке глухой»:
Это все называется словом, затасканным так,
что его не впускает сознанье,
как «Слава труду!», —
этот неописуемый орденоносный бардак,
над которым от нежности дохну – и слов не найду.
Называется так, что невольно имеешь в виду
бред родильной горячки,
и пристальный свет Рождества,
и уродливый смак, и породистую нищету —
все, чем заражена перелетная наша листва.
В определенном смысле здесь дан инвариант отношения к городу изнутри города. Но двинемся от общего к частному.
Читать дальше