Владимир Рунов - Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном

Беседа с Жуковым вошла в фильм, а потом и в историю нашего отечества, оставив потомкам реальный образ великого полководца, уже пожилого, но ещё крепкого, решительными жестами подчёркивавшего свой рассказ о минувшем, которое его собеседники, особенно Константин Симонов, фронтовой корреспондент «Красной Звезды», знали не понаслышке.

Утро разгорелось в жаркий солнечный полдень, режиссёр и писатель скинули пиджаки, а маршал так и остался в фуражке и кителе, словно подчёркивая стремление остаться в памяти именно в том образе, который через годы в разных художественных фильмах потомки будут пытаться воспроизвести силой актёрского вдохновения. Лучше всех это получалось у Михаила Ульянова, часами, бывало, рассматривавшего хронику с участием маршала, где Георгий Константинович почти всегда суров и непреклонен. Таков он и в исполнении Ульянова, вдохновенно игравшего, увы, лишь одну краску. Дочери Жукова, обижаясь, говорили, что отец чаще был другой – радушный, весёлый, внимательный к гостям и домочадцам, да и вообще к близким людям.

Писательница Елена Ржевская, во время боёв за Берлин принимавшая участие в поисках Гитлера, а потом и в опознании его трупа, в годы опалы Жукова несколько раз бывала у него на даче и осталась немало удивлённой, когда встретила совсем иного человека, привычный образ которого у неё тоже ассоциировался с представлениями о грозном командующем 1-го Белорусского фронта, где она воевала в должности переводчицы армейского штаба.

Жукова тогда заинтересовала история, которую Ржевская изложила в журнале «Знамя», в публикации под названием «Берлин, май 1945». Речь шла о сугубо засекреченной операции, связанной с опознанием трупа Гитлера. Настолько тайной, что Жуков и не подозревал, что Гитлера уже в мае 45-го года нашли в состоянии обугленного фрагмента и только по зубным коронкам определили – это то, что осталось от бесноватого фюрера.

Ржевская какое-то время даже носила в полевой сумке коробку с челюстью Гитлера. Носила до тех пор, пока в одной из частных клиник не обнаружили рентгеновские снимки и золотые коронки, которые не успели фюреру надеть. «Смершевцы» под руководством полковника НКВД Горбушина разыскали даже медсестру, некую Кете Хойзерман, которая держала во рту Гитлера зеркало, пока доктор Блашке пилил золотой мост в верхней челюсти. Хойзерман, осмотрев содержимое коробки, признала: да, это зубы фюрера…

Удивить Жукова чем-то было очень трудно, почти невозможно, но после рассказа Ржевской он не скрывал своего потрясения.

– Не может быть, чтобы Сталин об этом знал, – решительно опроверг он гостью. – Я был очень близок к нему. Он не раз меня спрашивал: «Где же Гитлер?»

– А когда спрашивал? – задаёт вопрос Ржевская.

– В июле, числа девятого или одиннадцатого… Не помню уже точно…

– Должна вас огорчить, Георгий Константинович, к этому времени Сталин уже давно всё знал. Более того, с помощью Серова провёл проверку, удостоверился.

– Но ведь он меня постоянно спрашивал: «Когда найдёте?»

– Очевидно, давал понять, что не знает.

– Зачем?..

Этот вопрос Жуков, скорее, задавал не Ржевской, а самому себе, тем более что разговор происходил более чем через двадцать лет после войны, 2 ноября 1965 года…

Вообще это довольно запутанная и малообъяснимая история, почему Сталин скрыл от Жукова очевидность факта убийства Гитлера. Любознательного читателя, которого интересуют подробности, я отсылаю к воспоминаниям Ржевской под названием «В тот день, поздней осенью», где она делится впечатлениями о Жукове той поры, когда уже окончательно рухнула надежда, что с приходом к власти Брежнева опала как-то смягчится.

Леонид Ильич выбрал, пожалуй, худший её вариант – забвение. Из записок Елены Моисеевны Ржевской я бы выделил для себя лишь одну любопытность, которая рисует образ совсем другого человека по сравнению с тем, что играл Ульянов. Во время разговора в комнату вбежала раскрасневшаяся девчушка в пальто и вязаной шапочке. Это была Маша, младшая дочь Жукова.

«…С разбега – к отцу, ещё на расстоянии показывая в приоткрытой ладошке яйцо.

– Нашла? – заинтересованно включился он, на равных деля с ней её занятия и радости.

Она утвердительно кивнула и, не задерживаясь, проворно метнулась к буфету.

Я спросила:

– Чьё это? – мне оно показалось маленьким, чуть ли не голубиным.

– Куриное, – удивился моему вопросу Георгий Константинович. – У нас десять курочек. Завели. Ей интересно. Она так радуется, когда найдёт, – с какой-то особой углублённой серьёзностью говорил он.