Владимир Рунов - Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном

И хотя Симонов в своей публикации ни разу не упомянул имя того оратора, но все ведали, что это Епишев. Только он был способен поучать полководцев, хотя многие знали, что однажды «ползание на животе» для заместителя Верховного Главнокомандующего едва не закончилось трагически. Дело было под Курском, где Жуков вводил в круг обязанностей только назначенного на должность командующего Воронежским фронтом генерала Н.Ф. Ватутина. Ввод этот означал, как всегда, «елозенье» по окопам и траншеям под бомбёжками и артобстрелами.

Тогда противник загнал Жукова и группу сопровождающих его командиров в траншею. Но мина навесно прошипела над самой головой. В мгновение офицер по особым поручениям (по сути – охранник) Николай Бедов бросился к маршалу и силой положил его на землю. Взрыв грохнул почти рядом. Контузия тогда не миновала Жукова. С той поры он стал неважно слышать, особенно на левое ухо. Крепко оглушило и Бедова.

А под Крымском весной 43-го года, во время прорыва «Голубой линии», заместитель Верховного Главнокомандующего несколько дней лично руководил войсковой операцией, наблюдая в бинокль со своего КП за безуспешными неберджаевскими атаками дивизии полковника И.И. Пияшева. Немцы, по напору атакующих догадываясь, что где-то рядом таится «могущественная рука», бомбили по площадям, пытаясь нащупать командный пункт русских, в итоге перемешав многострадальную станицу Крымскую и окрестности в дымные руины…

Стоит ли оценивать величину разочарования Симонова и Ордынского, когда на их творческую заявку, предусматривающую воссоздание событий обороны Москвы в реальных «интерьерах» – Кремле, кабинетах Генштаба, на станции метро «Кировская», куда после первых бомбёжек были тайно перемещены службы оперативного управления, в том же Перхушкове, других командных пунктах, откуда шло руководство сражавшимися войсками, – из ГлавПУРа пришла казённая бумага, лаконично предписывающая «ограничиться киноматериалом, снятым во время войны…» И подпись (словно в назидание): «Гвардии полковник Плохой».

Симонов и Ордынский после мучительных раздумий решились показать отписку Жукову, ожидая бурю негодования. Безусловно, Георгий Константинович обиделся и даже возмутился, но не настолько, чтобы похерить саму идею фильма.

– Они думают, что на фронте у меня было время сниматься в кино, – молвил он с видимой горечью, усиленной ещё и физической болью. Накануне ходил на рыбалку и, поскользнувшись на мостках, сильно разбил ногу. – Но картина такая нужна. Нужна, как воздух. Пройдёт время, уйдут участники войны, свидетели тех событий… Тогда неизвестно, что ещё придумают, – Жуков усмехнулся, – эти «плохие»… И прочие нехорошие люди-людишки, коих во все времена предостаточно… – маршал поднял голову и твёрдо, по-жуковски сказал: – Отступать не будем! Надо снимать…

– А где? – хором спросили автор и режиссёр.

– Давайте тут, у меня… Авось найдём тихий уголок для беседы… И потом, тоже зона обороны Москвы. Вон половина сосен осколками посечена…

На том и порешили. Но обнаружилась одна закавыка. За забором простирался дачный участок Дмитрия Степановича Полянского, в ту пору члена Политбюро, председателя Совета Министерств РСФСР.

– Вы с ним не встречаетесь? – осторожно поинтересовался у Жукова Симонов. – По-соседски, за рюмашкой, например, – пошутил писатель.

– Да нет, как-то не приходилось… Я с ним лично мало знаком. Да видимо, и ему не особо интересен, – добавил Жуков с усмешкой и спросил: – А нам-то он чем помешает? Дача моя, с кем хочу, с тем и вожусь…

Симонов промолчал, но выводы для себя сделал.

– Надо бы как-то по-тихому «обозом» нашим сюда просочиться, – посоветовал он Ордынскому. Тот понимающе кивнул.

«Кинообоз» – штука громоздкая (особенно тогда). Лихтваген, тонваген, камерваген – всё здоровенные автофургоны, и не заметить их трудно. А узнать, зачем они здесь, наверняка захочется.

Суть проблемы в том, что о Дмитрии Степановиче ходила не совсем добрая молва как о человеке, полном неукротимой отвязанности в борьбе со всякими отклонениями от большевистских догм. Более того, в пользу подобных действий у него был и весомый аргумент: родился день в день с Октябрьской революцией – 7 ноября 1917 года. Кому, как не ему, знаменовать облик и содержание человека новой социалистической формации. Долгое время у членов Политбюро существовала почти традиция – перед подъёмом на трибуну Мавзолея в честь очередной годовщины Октябрьской революции сердечно трясти руку и взасос целовать именинника, отчего счастливый безмерно Дмитрий Степанович как-то по особому сиял в гранитном обрамлении ленинской усыпальницы, выше всех поднимая шляпу, посылая демонстрантам свои личные приветы.