Владимир Рунов - Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном

– Ох и крут был! – приговаривал папа, вспоминая те времена, подчёркивая, что когда его откомандировали в распоряжение Ленинградского фронта и он прибыл на станцию Бологое в качестве начальника прифронтового депо, то почувствовал явное облегчение, хотя немец бомбил Октябрьскую железную дорогу, единственную живую ниточку, связывающую осаждённый Ленинград с Большой землёй, со свирепостью и методичностью маньяков.

Потом и сам Епишев отправляется на войну (правда, на короткое время). Становится даже членом Военного совета Сталинградского фронта, но после победы возвращается на руководящую партийную работу, сначала секретарём ЦК по кадрам в Киев, а потом первым «партийным парнем» в Одессу. Заметьте, несмотря на определённую биографическую пестроту, чётко просматривается магистрально выдержанная тенденция – Епишев всегда появляется там, где надо навести «строгий большевистский порядок».

Видимо, по этой причине в 1951 году он нежданно-негаданно становится заместителем министра Государственной безопасности СССР, и снова по кадрам. Причина столь неожиданного перемещения понятна. К той поре, выполнив с избытком зловещую роль, в страшную и им же созданную Сухановскую тюрьму угодил главный костолом страны Виктор Абакумов.

Его опасались все, даже Лаврентий Берия, который постарался, чтобы его «выкормыш» оказался в состоянии «железной маски» – без звания, роду и племени, только под номерным знаком, в ледяной одиночке, закованный в кандалы. Даже на допросы его водили с кожаным мешком на голове. Странно, но Абакумова арестовали ещё при зловещем Сталине, а вот расстреляли при «добреньком» Никите Сергеевиче. Когда волокли к «стенке», бывший главный «смершевец» только и успел прохрипеть:

– Я всё расскажу ЦК!

В этом, видать, и крылась основная причина суровости приговора.

На Епишева тогда была возложена чистка МГБ от абакумовских кадров. Стоит ли сомневаться, что «щепки летели» далеко и в разные стороны. На место уволенных (а многих – и арестованных) в массовом порядке назначают партийных работников, не имеющих никакого представления об оперативной работе. Считалось, что партийная прозорливость вывезет в любом случае…

Но как только умер Сталин, Епишев в роли того же «первого парня» снова очутился в Одессе-маме. А дальше события развиваются почти трагикомично. Хрущёв вдруг присовокупляет к его генеральскому чину ранг Чрезвычайного и Полномочного посла и направляет свежеиспечённого дипломата в Румынию, а затем в Югославию, где после смертной ссоры двух «Осипов» (Сталина и Тито) Никита Сергеевич пытается «склеить побитые горшки». Как уж там их «клеил» его личный посланник, трудно сказать, но возле «вечного» югославского президента (представляете, три десятка лет «на троне») он задержался недолго, меньше, чем на год. Говорят, «любимца нации», улыбчивого Иосипа Броз Тито раздражала вечно мрачная физиономия советского диппредставителя, да и сталинско-эмгэбешное прошлое – тоже. И тогда вновь последовало это ставшее в жизни Епишева волшебным «вдруг».

Вдруг, к тому же беспрецедентно – в третий раз, его призывают на военную службу, причём на должность, что не входит даже в систему подчинения министру обороны, – начальником Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота, в просторечье ГлавПУР. Срочно присваивают звание генерала армии (выше только звание маршала Советского Союза, к которому он стремился, но так и не получил) и предоставляют самые широкие полномочия, поскольку ГлавПУР одномоментно является и структурным отделом ЦК КПСС. Все назначения внутри армейских политструктур производятся исключительно по линии Центрального Комитета партии, а значит, лишь с простым оповещением министра.

На этом «блуждания» «стойкого большевика» по карьерным лабиринтам завершаются. Они, генсеки (Хрущёв, Брежнев, Андропов, Черненко), министры (Малиновский, Гречко, Устинов, Соколов), менялись, а Епишев оставался, и так продолжалось 25 лет. Тут «забронзоветь» и дед Мазай может, а уж такой, как Епишев, – тем более. Стал прямо-таки в мраморном исполнении.

Только Горбачёву хватило решимости отправить, наконец, 77-летнего «большевика» (как он подчёркивал о себе – «с большой буквы») в отставку, где тот пробыл, увы, недолго. Через три месяца взял и помер, оставив о себе память как раз на уровне своей малоприветливой и вечно недовольной внешности. В гробу лежал с таким же выражением, но там хоть по делу…