Любовь Сушко - Дар Демиурга. Поэзия Игоря Царева. Уроки лирики

Все мы немного Сальери в той или иной степени, и есть избранные, те, в ком Сальери нет вообще, ни капли. Потому они особенные, прекрасные, такие притягательные вопреки всему.

Н. Гумилев признался при встрече с Блоком, что тот ему все время мешал, что все женщины поэта были влюблены в Блока, тот ответил задумчиво, что ему тоже мешал Пушкин. Мешал ли кто-то Пушкину? Вряд ли. Вот точно так же никто не мешал, да и не мог мешать И. Цареву. Это уникальное качество, когда достижения других поэта радуют больше, чем его собственные. Не потому ли и Бродского, и поэтов серебряного века он знал и любил без вот этой чудовищной зависти. Для него они были органичны – это то звездное небо, где есть и его звезда рядом с остальными, и смешно думать о том, кто там ярче светит, а кто наоборот – это единое полотно, только все вместе они способны сознать неповторимый рисунок на черном небе.

Правда, это я поняла значительно позднее, уже когда все творчество было перед глазами. И смешно было упрекать Игоря за то, что вдруг проступил в тексте Высоцкий или Северянин или Незнакомка Блока вдруг появилась. А ведь за это больше всего хватались те, кто хотел хоть как-то срезать, постоять рядом, показать, что они тоже что-то там понимают.

Господа критиканы, вам не понять той незримой связи, которая была у него с этими поэтами, просто знаний и мозгов не хватит, но Сальери-то живет и дышит в вашем темном теле, он никак не может успокоиться.

Было совершенно понятно, что все мы будем жить долго и счастливо в творчестве. Уход Игоря был ударом грома среди ясного неба, для меня он сравним только с уходом папы – и тогда я понимала, что время не лечит, что это не пройдет, что пустоту никто не заполнит. Но в данном случае оставалась наша любимая поэзия и возможность продолжить диалог, и не просто продолжить, но и как-то глубже вникнуть на все взглянуть.

Статья о Незнакомке Блока была пробным камнем, ведь это сегодня я все знаю и чувствую, тогда начинался путь в лабиринте, и уж если А. Блок нас с Игорем выведет, то остальным и сам бог велел. И Александр Борисович Мордвинов, не перешагнувший в наш век, увы, он ушел в 1999 году, все время помогал, его лекции, его фееричные открытия, его многолетняя работа со мной в данном случае просто толкнули вперед, приоткрыли многие тайны.

Ну а потом любимая Ахматова, не очень любимая М. Цветаева, Б. Пастернак, которого он любил и знал так, как никто другой, конечно, Мандельштам, которого он написал самым первым – статья была великолепная просто, когда началась у нас возвращенная литература. Они все были вместе и рядом. Только И. Северянина я писала без него, не помню, чтобы мы его вообще касались, но здесь уже многое было пройдено, и помогал сам Игорь Царев, его отношение к И. Северянину уникально..

Все время думаю, если бы Александр Борисович был жив, как бы он написал обо всем этом сам. Но, увы, сослагательного наклонения быть не может, у нас есть то, что есть.

И самое главное событие того времени – Михей Студеный привел меня в те дни к Ирине Борисовне Царевой – вы можете себе такое представить? Я до сих пор не очень. И наша с ней работа над книгами – посмотрите на «Любя и веря вопреки», которая выросла из небольшого, хотя и очень красивого сборника «Соль мажор». Я уж не говорю об «Ангеле из Чертанова» – книге их жизни, которую, естественно никто кроме нее написать не мог. И она это сделала в невероятно короткие сроки и просто великолепно… Кто еще мог прочитать все, что писалось, внести свои коррективы, присылать главы воспоминаний, вывести из лабиринта, если вдруг начинала я там блуждать. В этом тоже было чудесное совпадение, дар Мастера, нам, без него оставшимся.

Когда статей была дюжина, возник М. Булгаков, и не столько в текстах самого Игоря, сколько в истории любви, все время возникала строчка «Я ухожу, но я вернусь». Мне и к Булгакову и к их личной жизни подступать было очень тяжело.

Но как-то активизировались некоторые дамы, уверявшие, что был роман, что не все так хорошо, как кажется, и когда Ирина дала согласие на эту часть статей и более того, прислала великолепные фото из личного архива. Я набрала побольше воздуха в легкие и начала писать. Надо было как-то остановить число «любимых женщин», которые неизменно появляются, когда поэт ушел и сам ничего сказать не может.

Мы можем выдумывать себе все, что угодно. Приписывать романы с кем угодно, даже если поэт просто был любезен и вежлив, а потом, после ухода не сможет ничего ответить, но ведь нас всех волнует то, что было на самом деле.