Александр Осиновский - Портрет мальчика на грозовом фоне

Литературные чтения он нередко устраивал и дома. На них читали не только отец, но и мои сестра и брат. Я знал наизусть много стихов и тоже выступал с ними. Причем отец всех нас учил читать как можно более выразительно. В деревне хорошо знали о таланте Кузьмича-рассказчика, и крестьяне всегда охотно слушали его литературные и бытовые истории, когда он сиживал с мужиками где-нибудь на завалинке.

Отец начал работать в Сагутьевской школе еще в начале двадцатых годов и за двадцать лет им было воспитано немало будущих учителей, агрономов, зоотехников. Но пожалуй, больше всего его воспитанников стало профессиональными военными. Таково уж было время!

К Кузьмичу за советом по любому поводу ходила вся деревня. И он часто выступал то в роли адвоката, то – судьи. Разве что роль прокурора ему никто никогда не навязывал, так как все знали о благородной мягкости его характера.

Была и негативная сторона у его необычайной популярности: его часто звали на различные семейные торжества, с которых он приходил домой иногда сильно «навеселе». Мама на него в таких случаях ругалась, мол, не с его здоровьем пить, а он в ответ только отшучивался, называя себя свадебным генералом.

От матери я не раз слышал историю о том, как отец однажды усмирял деревенского богатыря и задиру. Как-то вместе с отцом она тоже была у кого-то в гостях. Гостей было много, все крепко подвыпили. Но больше всех, как видно, выпил этот самый богатырь и начал ко многим задираться. От него отмахивались, он разозлился и разбушевался не на шутку. А это уже грозило серьезными последствиями. Мужики пытались всем скопом связать буяна полотенцами, но он их легко расшвырял во все стороны. Вот тогда вдруг и выступил вперед мой щупленький отец. Он набросил на себя эдакую дурашливую маску Соловья-разбойника и гаркнул, насколько хватило сил: «Иван!!! Да я же сейчас тебя раздавлю!». Все, кто при сем присутствовал, на мгновение замерли в гоголевских позах из немой сцены «Ревизора», а потом раздался такой сильный взрыв смеха, что его услышала, пожалуй, вся деревня, и любопытные стали сбегаться посмотреть, что там такое происходит. Буян же сначала остолбенел от изумления, а потом, на глазах трезвея, тоже мощно расхохотался. Он нежно обнял моего отца за плечи и сказал виновато, но так, чтобы все слышали: «Ну, Кузьмич! Век помнить буду! Ты ж меня сейчас от тюрьмы спас! Я ж ба их тута усех перекалечив!»

Были у отца и другие природные дарования. Он отлично рисовал и любил лепить из глины различные настольные статуэтки. А так как он увлекался еще и рыбной ловлей, то в его скульптурках нередко воплощались и рыболовецкие сюжеты. И слепил он однажды еще до войны небольшую фигурку Ленина, сидящего на бережку с удочкой. Очень симпатичная работа получилась! Многие приходили на нее посмотреть. Прослышало о скульптурке и районное начальство. Им тоже она понравилась. Хвалили. Однако на выставку народного творчества не взяли, так как показалось им, что вождю не пристало терять время на какой-то там рыбалке. Взяли какие-то другие отцовы работы. А «Ленин на рыбалке» так и остался стоять у него на столе до самого прихода немцев.

Теперь статуэтка Ленина уже не могла стоять на виду, и отец припрятал ее под полом в картофельном подвале. Там же нашла свое место и другая крамольная для нового режима вещь: толстый том «Истории Гражданской войны» с золотой пятиконечной звездой на красном переплете. Этой книгой отец очень дорожил. Прежде всего, может быть, потому, что в нашей семье царил трепетный культ книги, а эта была, вероятно, самой ценной.

Как-то уже глубокой осенью к на в дом староста привел нескольких немцев и сказал, что они, мол, у нас переночуют, а мы им с вечера должны набрать картошки. И поставил возле печи большую пустую корзину. Когда староста ушел, немцы, не теряя времени и громко галдя, стали готовиться к ночлегу, для чего принесли со двора сена, расстелили его на полу, чего-то набросали сверху. У нас не взяли ничего и, как всегда, не обращали на нас почти никакого внимания. Мы молча поглядывали на них, делая вид, что тоже целиком поглощены каждый своим делом. Потом мама потихоньку взяла корзину, вздохнула и направилась к люку в подвал. И тут молодой рослый немец то ли из галантности, то ли из желания набрать получше картофеля, резво подскочил к ней и учтиво отобрал корзину.

Первым почувствовал недоброе отец, потом и мы сообразили, что может вынести немец из подвала вместе с картошкой. И была еще одна причина, из-за которой мои родители сильно перепугались. Как я узнал значительно позже, как раз в эти дни в своем подвале наша соседка по квартире моя первая учительница Анна Лукинична прятала двух советских офицеров. Пол над обоими подвалами был общий. Практически оба подвала по верхней части соединялись как два сообщающихся сосуда. Любой шум или запах могли свободно проникать из одного в другой. И не дай Бог, если бы немец что-нибудь почувствовал! Схватить наших военных в подвале у Анны Лукиничны немцам ничего бы не стоило. Но этого, к счастью, не случилось, и офицеры вскоре благополучно ушли в лес к партизанам.