Александр Осиновский - Портрет мальчика на грозовом фоне

Хлопнув у нас дверью, Кошелев тогда надолго ушел из деревни, так как в нее вскоре вошли новые подразделения немцев. Вместо прежних довольно скромных фрицев появились рослые, крепкие, холеные и очень наглые экземпляры завоевателей. Эти уж без всяких церемоний брали у крестьян все, что хотели. Ходили по деревне, никого не замечая, и никого ни в чем не стесняясь, будто нас вообще и не было. На глазах у женщин могли справлять и малую и большую нужду, ходить голыми по двору. Они все время как будто демонстрировали свое превосходство над нами. Но мы не оставались в долгу и платили им той же монетой. Ни разу не видел я на лицах наших людей какого-либо подобострастия, покорности судьбе. «Не на тех напали!» – думал каждый из нас. И немцы это, видно, прекрасно понимали. От того и пыжились в своем высокомерии.

Они громко горланили на своем неприятно лающем языке, перекликаясь с одного крестьянского двора на другой. Крестьяне между собой метко передразнивали непрошенных гостей: «Пришли – гыр-гыр, гыр-гыр – все облазили, обнюхали, что захотели – забрали и пошли!». Глядя на этих мордастых и горластых фрицев, мне все больше начинало казаться, что фашисты и не люди вовсе, а какие-то двуногие овчарки из страшной сказки. Но как им удалось ворваться из нее в нашу жизнь? Пришли и вмиг разрушили все мои прекрасные детские мечты. Почему из-за них я не должен ходить в школу? В мой долгожданный первый класс. Да-да, из-за них! У меня не было обиды на Кошелева. я понимал, что его действия – прямое следствие прихода к нам немцев. Не пришли бы они – не пришел бы к нам в дом и Кошелев со своим суровым приказом.

Всего с недельку успел я походить в школу. Правда, к тому времени я уже умел и читать и писать, но так хотелось сидеть со своими сверстниками в классе и слушать свою первую учительницу Анну Лукиничну, нашу соседку по квартире в школьном доме!

Во мне росло, набирало силу острое чувство неприязни и к немцам, и ко всему, что с ними связано. Но это еще не была ненависть. Безмятежное детство не знает такого крепкого чувства. Однако все, что я видел теперь вокруг себя, что переживал, уже подготавливало меня к той школе ненависти, которую предстояло пройти мне за годы войны.

В постсоветское время стало модным подвергать сомнению все то, что еще совсем недавно для всех нас было свято. Опыт в разрушении святынь у нас, как известно, накоплен немалый. Оголтело разрушали, к примеру, христианские святыни и с большим энтузиазмом занялись воздвижением коммунистических. Теперь вот разрушили и коммунистические, реанимируя христианские… Между тем еще в «Божественной комедии» Данте есть замечательные слова:

Там речь идет о жизни в «верхних сферах», то есть в Раю. Но если забыть, что эти слова написаны в начале четырнадцатого века, то, согласитесь, воспринимаются они как строчки из Коммунистического Манифеста. И не согласитесь ли вы после этого с тем, что Коммунизм и Рай – два полюса одного глобального предмета: извечной мечты человечества о Свободе, Равенстве, Братстве? Что, скажете громкие слова? А что поделаешь! Громкие слова иногда нужны, чтобы разбудить спящих.

Часто приходится слышать: потеря веры (имеется в виду религия) приводит к нравственному вырождению и падению нравов. Тоталитарный коммунистический режим выжал из человека всю его душу… Спрашивается, кто же тогда страдал, погибал и побеждал в минувшей страшной войне? Нравственно падший и убогий человек? Полное ничтожество? Забитый и запуганный фанатик тоталитарного режима? Или все-таки гордый Человек, окрыленный святой верой в коммунистический рай!? И оказался ли, скажем, мой, внутренний мир беднее оттого, что я с детства воспитывался на вере не в какое-либо верховное мистическое существо, а исключительно только в своего ближнего, реального человека?

Моей религией с раннего возраста стала для меня великая русская литература. К ней меня приобщал, естественно, мой отец, так как сам был в нее страстно влюблен. Преподавал он ее в школе с большим знанием дела и очень увлеченно. Ученики на его уроках всегда слушали, затаив дыхание. А когда он в лицах читал им отрывки из Гоголя, Салтыкова-Щедрина или басни Крылова, то весь класс периодически взрывался дружным хохотом. И вся школа понимала, что это Александр Кузьмич тешит учеников своим «единоличным театром».