Борис Алексин - Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II

– Дело тут, – говорил Павел Александрович, – гораздо сложнее. Командир дивизии, старый большевик, по стажу старше, чем комиссар, отличный военный специалист и, конечно, может и должен решать все тактические и другие служебные вопросы сам. А тут получается, что без подписи комиссара ни один его приказ не может вступить в силу. Ведь когда назначали комиссаров – членов Коммунистической партии во время Гражданской войны к командирам полков или дивизий, так называемым военспецам, большею частью беспартийным, эти комиссары были не только воспитателями красноармейских масс, а и партийными контролерами над командирами. А теперь? Теперь такой повседневный контроль только снижает инициативу командира, снимает с него ответственность и тормозит дело.

С другой стороны, комиссар, окончивший академию, имеет достаточные военные знания, чтобы самому решать те или иные военно-тактические задачи. А он вынужден находиться как бы на вторых ролях. Это его бесит. Особенно человека с таким характером, как у Марченко.

По-моему, – закончил свою мысль Лурье, – скоро и наверху поймут, что иметь двух командиров в одном подразделении слишком большая роскошь и, кроме вреда делу, она не принесет ничего.

Оставят, наверно, одного командира, ну, а для политобеспечения оставят нас – политотдел, целиком подчиненный командиру и в то же время ответственный за свою работу и перед соответствующими политорганами армии, фронта, как представителями партии в армии.

Как мы знаем, менее чем через год почти так и случилось. В своем предвидении Лурье ошибся ненамного.

– Но пока-то их двое, и они, по существу, равноправны. Нам от этого не легче. Каждому приходится лавировать между ними, как капитану корабля между опасными рифами, того и гляди, сломаешь себе шею. Придется это делать и тебе. Между прочим, одна из причин, по которой Емельянов сбежал со своей должности, именно эта, – закончил свой рассказ Павел Александрович.

Несколько минут он помолчал, а потом продолжил:

– Ну вот, я тебе обстановку обрисовал, конечно, по-дружески, а уж выводы ты сам делай. – Он еще немного помолчал.

– Да, ты сегодня из медсанбата, как там Аня Соколова? Эта девушка не на шутку меня привлекла, кажется, и я ей не противен. Я все над Марченко подсмеивался. Водит его за нос его Валюня, а он ничего не замечает. Неужели и Аня такой же окажется? Вот еще, не было забот, так эта Аня навязалась.

Чудно как-то получается, ведь у меня жена, большой сын и обоих их я люблю. Думаю о них. А вот, поди ты, увидел Аню, и словно околдовала она меня, не выходит теперь из головы, да и только. Трудно мне теперь, Борис, будет!

Ведь скольких командиров, в том числе и командиров полков я за близость с девушками: связистками, медиками, машинистками пробирал. Мне как-то казалось, что невозможно на войне, когда у каждого из нас столько дел, когда столько труда, сил и крови приходится отдавать каждому, когда почти у каждого дома осталась семья, думать еще о какой-нибудь женщине. И что встречи здесь – это просто разврат, проявление скотства, как говорит наш председатель трибунала, а вот теперь случилось это и со мной. Влюбился в Аню. Ведь у нас с ней ничего еще и нет, да я не знаю, и будет ли? А мысли мои она заполнила, невольно я думаю, а смогу ли я из-за нее бросить свою старую семью? И сам отвечаю – нет, вряд ли. Тогда что же это за новое чувство? Неужели все-таки скотство…

Трудная задача встала передо мной!

Вот так-то, Борис Яковлевич! Ты-то, кажется, застрахован от этого… В медсанбате столько женщин, а ты с ними со всеми как с друзьями.

Ну, впрочем, что же это я разсентиментальничался, спать пора. Давай ложиться.

Начальник политотдела медленно стянул сапоги и начал расстегивать ворот гимнастерки. Борис надел шапку, пожал Павлу Александровичу руку и вышел на улицу. Стояла уже глубокая ночь, в ясном чистом небе мерцали звезды. Тихо шумел, покачиваясь от легкого ветерка, окружающий землянку лес. Морозило. Под ногами Бориса похрустывали мелкие ледяшки и крупный, зернистый, темный весенний снег. Он закурил и медленно пошел к своей землянке. Дорогой он раздумывал над словами Лурье.

Да, Борис, кажется, попал ты в историю, думал он, ведь недаром говорится, что паны дерутся, у хлопцев чубы трещат, комиссар с комдивом не в ладах живут, а всем работникам штаба не столько о деле приходится думать, сколько о том, как бы в этой борьбе голову не потерять. Не-е-т, надо мне с этой работы поскорее смываться! Да и не для меня она. Ведь тут санитарного врача нужно, а я лечебник. Завтра поеду к начсанарму с докладом и буду проситься, чтобы освободили, решил он. Пусть обратно переводят. Мне и в медсанбате неплохо, а за чинами я не гонюсь, зарплата меня тоже не интересует.