Александр Шестун - Непокорный арестант - от «Кащенко» до «Бутырки». Часть 2

* * *

После защиты диплома я вернулся в Серпухов и испытал разочарование: здесь меня никто не знал, начинать с нуля было очень сложно.

На хлопчатобумажном комбинате, куда я устроился, мне не понравилось. Пришёл я туда в кожаном импортном плаще, во французском костюме, в ботинках фирмы «Саламандра». Крутой, одним словом. Вот из-за крутости шиш и получил. А один мой знакомый сделал так: учёл поправку на провинциальный менталитет, женскую сентиментальность и нарядился так, как на паперти не наряжаются. В результате ему выдали двухкомнатную квартиру, мне – ничего. В отделе кадров ХБК меня известили, что работать я буду сменным мастером. Но мне, как молодому специалисту и сменному мастеру, полагалась комната в коммунальной квартире.

Это было очень сложное для меня время. В Костроме я свободно открывал двери очень многих кабинетов и мог решить для себя почти любой вопрос. Здесь же все мои начинания никого не интересовали. Я и мелкого-то дела не мог организовать… И это причиняло почти физическую боль. Наступили чёрные дни. Я не понимал, как люди могут веселиться, когда жизнь так ужасна. Ткачихи, наверное, считали меня слегка больным на голову. Я мало обращал на них внимания как на женщин, в любую свободную минуту читал «Коммерсантъ-Daily», изучал английский язык – словом, никак не подходил под их определения нормального мужика. А всё было очень просто: я грезил о серьёзной работе. Мне хотелось большой должности и лучших бытовых условий.

И ведь я мог эти условия получить. Вот только не в Серпухове – в Казани. Дело в том, что, когда я ездил в гости к Людмиле, моей первой институтской любви, парень с нашего факультета (он к тому времени был инженером комбината) предложил мне работу на фабрике. И не кем-нибудь, а сразу главным инженером. И трёхкомнатную квартиру в придачу. Понятно, что скромные условия серпуховского хлопчатобумажного комбината мало меня привлекали.

– А как же, – говорю, – стипендия за все эти годы? Ведь ХБК платил за моё обучение все пять лет.

– Нет проблем, – отвечает. – Съезди в Серпухов, возьми счёт.

Такой поворот меня очень даже устраивал, но на ХБК неожиданно засуетились, стали меня уговаривать, сулить скорое повышение в должности и, соответственно, изменение бытовых условий.

– Что ты, что ты! – причитала завкадрами. – Зачем уезжать? Серпухов всё-таки твой родной город. Вот немного поработаешь сменным мастером, ну совсем немного, и мы тебя переведём на другую работу. И квартиру дадим, не сомневайся!

Я поверил, а зря. Конечно, обманули. Не только квартиры не дали – комнаты и той добиться не мог. Всё это просто в голове не укладывалось. Зачем было меня так подводить? Ради чего? Ну отпустили бы с богом, получили бы свои деньги от казанцев, и все довольны.

От «приятной» перспективы всю жизнь проработать на ткацкой фабрике меня освободила медицинская справка, где синим по серому было написано, что в шуме и грохоте мне не позволяет работать «слабое» здоровье.

Когда я принёс справку, кадровичка стала со мной торговаться.

– А если мы тебе дадим квартиру – останешься?

– Сначала дайте, – говорю, – а там видно будет.

– Нет, ты слово дай, что останешься.

Какое-то «Поле чудес»! Я мог бы, наверное, дать им это слово, получить квартиру, а затем всё равно уволиться. Только не хотелось так вот по жизни идти. Противно. И сделка не состоялась.

С комбинатом я распрощался. Монотонная работа сменного мастера ткацкого цеха за гроши, без малейшей возможности проявить инициативу совершенно меня не устраивала. Я хотел работать и зарабатывать.

* * *

После увольнения с комбината я только и думал, что о своём деле. Однажды ко мне пришёл мой брат Игорь и сказал, что Аралин (второй секретарь горкома партии) предлагает ему стать директором клуба. Сам он на эту работу не стремился, поэтому предложил вакансию мне. Владимир Иосифович в то время не только партией руководил. По совместительству он ещё подрабатывал директором на малом предприятии «Рона», офис располагается прямо в горкоме партии, по соседству с кабинетом второго секретаря. Чего ж, в самом деле, хорошей площади впустую стоять? Серпухов на этот счет комплексами не отличался. Пока по всей стране шумно искали золото партии и обвиняли партийных вождей в разбазаривании народных средств, у нас эти самые вожди преспокойно совмещали идеологическую работу с коммерцией.

Клуб «Роны» располагался рядом с автотрассой, что делало его очень привлекательным в коммерческом отношении. Аралину было абсолютно всё равно, кто станет директором клуба – младший ли Шестун, старший ли. Лишь бы работали. Когда устраивался на работу, мне обещали полную автономность и оперативный простор. На деле я не смог принять ни одного самостоятельного решения. Моё мнение при этом ничего не значило. В результате месяца через четыре клуб в деревне остался без директора.