Александр Ципко - Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

Но в данном случае меня интересует различие в отношении к жизни и живому, идущее не от души и даже не от физической организации тела, а прежде всего от того, как условия жизни, соприкосновение с миром, с живым, влияет на особенность мировоззрения философа. Хотя в данном случае, когда мы говорим о причинах отличия между отношением В. Розанова и Н. Бердяева к жизни, чисто физиологический фактор играл тоже громадную роль. Бердяев страдал, всю жизнь страдал, о чем он говорил сам, от какого-то болезненного, инстинктивного отторжения от жизни, от физического. Ему бог не дал способность целиком погрузиться ни в радость любви, ни в этот мир. А в то же время Василий Розанов потому и обожествлял деторождение, что в этой физической близости с женщиной находил величайший смысл жизни. И если брать чисто философский аспект проблемы, то очевидно, что от исходного отношения мыслителя к жизни, к живому, от того, насколько он способен чувствовать это живое, уважать его, во многом зависит его мировоззрение, исходные ценности. Бердяев честно признавался в том, что он страдал от «мучительной чуждости мне мира, этого мира» [26] Бердяев Н. А. Русская идея. С. 583. . И причем он говорил, что чуждость этого мира он ощущал на самом деле со дня своего рождения. «Иногда, – пишет здесь же, в своем „Самопознании“ Николай Бердяев, – я с горечью говорю себе, что у меня есть брезгливость вообще к жизни и миру» [27] Там же. . А для Василия Розанова был дорог «последний листочек этого мира». И об этом он говорил даже в последние дни своей жизни.

На мой взгляд, наряду со всеми названными причинами различий между русскими мыслителями в оценке страданий и крови революции, есть еще различия в условиях формирования этих мыслителей как личности. Породистой, купленной за большие деньги кошке не дано ощущать то, что дано было ощущать бездомному Барину, которому была предоставлена возможность хоть на время пожить не на асфальте и земле, а на полу благоустроенной квартиры. А потому барскому ребенку Бердяеву не дано было чувствовать мир, как его чувствовал выросший в нищете, полуголодный мальчик Василий Розанов. Николай Бердяев, по сути, барин, о чем он сам говорил, он вырос среди именитых дворян и с детства не испытывал никаких особых тягот жизни. Так что еще его барство предохранило его от погружения в страдания этого мира, в страдания, которые выпадают на долю бедных. Все дело в том, и отсюда, наверное, особое восприятие Василием Розановым страданий мира и страданий другого человека, что у него все же было, как он сам пишет в своих воспоминаниях, страшное, тяжелое детство. После смерти отца мать вместе со своими детьми погрузилась в мир бедности и нищеты, и окончательная нужда настала, как вспоминал Василий Розанов, когда они лишились коровы. Огород был большой, рассказывает Василий Розанов, и с 7 лет он работал на нем. Особенно тяжела была прополка картофеля и поливка его. И еще он должен был носить навоз на гряды, когда от тяжести носилок подгибались ноги. Вообще, как вспоминает Розанов, его жизнь в детстве была физически страшно трудная. И мне думается, что этот фактор – физическая тяжесть детства и голод в детстве – во многом способствовали его открытости вообще к страданиям в этом мире, во многом способствовали появлению у него отторжения ко всем этим идеям, в основе которых лежит насилие над жизнью и оправдание страданий. Не всегда личный опыт страданий открывает твою душу болям и страданиям другого человека. Не всегда страдание ведет к Богу, открывает тебе тайну божественного. Очень часто происходит все наоборот: страдания, особенно бесконечные страдания в жизни, вечная нищета и голод рождают злобу и агрессию, ненависть не только к миру семи, но и к человеку вообще. Но, на мой взгляд, все же нельзя понять, что такое страдание вообще, нельзя всерьез осуждать насилие в жизни, если ты сам никогда не страдал, если твоя жизнь от рождения – сплошная благодать. Мне думается, все это надо учитывать, когда мы сегодня стараемся понять абсолютное безразличие россиян, особенно среднего поколения и молодежи, к страданиям жертв Гулага, жертв сталинских репрессий. У них всего этого в жизни и близко не было, они даже не способны осознать ужас жизни человека в сталинском СССР. Для них все рассказы о преступлениях сталинского периода – это нечто подобное рассказам о муках рабов во времена Рима. И поэтому для них чем-то чужим, уже потусторонним является Солженицын со своим «Архипелагом Гулаг».