Александр Жигарев - Анна Герман

Неизвестно, зачем она приехала сюда - выступать или отвечать на вопросы: "Как там у нас - на родине?", "Как вы относитесь к "Солидарности"?"

Да, в Польше не спокойно. Только и слышно о забастовках, о новых требованиях "Солидарности" к правительству... Но как рассказать этим оторванным от Польши людям, руководствующимся старыми призрачными понятиями и накрепко засевшими в них эмоциями, о том, что происходит в Польше? О том, что социализм, его идеалы стали частью сознания людей, и о том, что возврата к прошлому нет?!

Анна выходит на сцену концертного зала "Мельбурн" и поет: "Быть может, где-то далеко-далеко лежит лучшая страна и там красивее, богаче и наряднее. Но сердцу дороже всего песня над Вислой и песок Мазовша".

Она ждет не дождется обратного рейса в Варшаву. Как там дома? Как ее Збышеки? Она уже совсем не думает о себе, о собственном нездоровье, о постоянной боли в ноге, В самолете исступленно смотрит в окно, как будто пытается увидеть с высоты полета Польшу и милых, дорогих ее сердцу людей.

И все-таки - больница! Знакомый запах лекарств, белые халаты медицинских сестер и врачей. Пока никакого лечения - идет обследование. Она понимает, что врачи ставят под сомнение предыдущие диагнозы. Приглашен крупнейший специалист-онколог. И вот окончательный диагноз-приговор: "Нужна немедленная операция".

- Нет, на операцию я не соглашусь, - решает Анна. - Сердцем чувствую, что светило ошибается. Надо попробовать другие средства.

"Другие средства"! Трудно, да и невозможно винить Анну в избранных ею "других средствах" - в обращении к знахарям и экстрасенсам, к лечению голодом и травами. Порой ей становилось лучше, на какое-то время боли уходили и она чувствовала себя почти здоровой: играла со Збышеком, садилась к пианино и начинала подбирать мелодии песен, погружаясь в огромный и прекрасный мир, принадлежащий ей одной, - мир, в котором она всегда была счастлива. Она звонила пану Анджею, И он, радостный, всегда готов был мчаться, собирать музыкантов, искать площадки, хотя было не до концертов. И Збышек и мама пытались оградить Анну от всего, что происходит за стенами дома, от грозных и тяжелых испытаний, выпавших на долю всех граждан Польши.

На письма из Советского Союза она набрасывалась с особой страстью. По-прежнему писали ее почитатели: видят ее здоровую и невредимую по телевидению, ждут встречи с ней на концертах. Качалина прислала клавиры новых песен.

Несколько раз звонили с Московского радио, по телефону записали интервью с ней, и она, хоть и не любила давать интервью, на сей раз говорила много и охотно.

Самолечение давало временные и ненадежные результаты. Врачи настаивали на хирургическом вмешательстве... И опять больница, операционная, склонившиеся над ней лица хирургов.

- Все хорошо, пани Анна, - говорит пожилая медсестра, - скоро выпишем вас домой. Будете петь.

Ну вот, так всегда. И там, в Италии, и здесь, в Польше, ее успокаивают одними и теми же словами: "Скоро опять будете петь". Летчикам они, наверное, всегда говорят: будете летать, шоферам - ездить, балеринам - танцевать. А ей - петь!

А ведь действительно: петь для нее - это самое главное. Без громких слов она может это сказать самой себе. Она почему-то сравнивает свое тогдашнее положение, после катастрофы, с нынешним. И тогда и сейчас - борьба за жизнь, за возвращение. Тогда победила Анна...

Домой ее выписывают довольно скоро. Быстрее, чем она предполагала. Но самочувствие ее не улучшается. Сил едва хватает, чтобы ударить по клавишам. Никто никогда не видел, как она плачет. Сейчас она рыдала в голос. Не стесняясь ни себя, ни своего собеседника в Москве, который в ужасе слушал ее на том конце провода. Слова ее были временами неразборчивы. Она почти кричала:

- Я больше никогда не буду петь! Мы никогда больше не увидимся!

Она дремала в кровати, склонив голову на плечо, когда в комнату влетел Збышек.

- Анна, тебя приглашает Московское телевидение...

- Какое телевидение, какая Москва - в таком состоянии? Я еще нездорова. Вот поправлюсь...

- Тебя приглашают на лечение. Надо ехать...

Весь вечер она собиралась. Казалось, силы вернулись к ней.

Утром она была совершенно готова. За час до отлета самолета потеряла сознание...

Операция следовала за операцией. И вновь врачи поражались ее терпению, ее "умению" переносить физические страдания, ее уверенности, что и в этой схватке с тяжелейшим недугом, безжалостно поразившим и продолжавшим поражать ее организм, она победит.