Александр Жигарев - Анна Герман

- Знаешь, кто у нас в гостях? - обратился он по-польски к жене. - Анна Герман! Да-да, я не оговорился! Та самая Анна Герман, чьи пластинки мы с тобой так любим слушать.

Просторная квартира в одном из богатых районов Чикаго была обставлена просто и со вкусом. Стены украшали картины кисти итальянских художников.

- Подлинники! - похвастался Юрек. - Стоят целое состояние. Все застрахованы.

Впервые за многие гастрольные поездки в США Анна ела вкусное, по-домашнему приготовленное мясо с жареным луком.

- Ты, конечно, не поверишь, Анна, - откинувшись в кресле и закурив сигару, медленно говорил хозяин, - сколько ты значишь лично для меня... Твой голос, твои песни помогают мне расслабиться после тяжелой работы, и я отдыхаю душой.

"Ну вот, - подумала Анна, - оказывается, мое пение нужно для того, чтобы этот новоиспеченный янки мог расслабиться..."

Он угадал иронию в ее глазах.

- Ты не смейся, здесь, в Штатах, в большой цене искренность...

Юрек напивался на глазах, вливая в себя стакан за стаканом польской "Выборовой", и наконец решился:

- Ты давно не видела Марию? - полушепотом спросил он, когда жена вышла в соседнюю комнату, чтобы покормить пятилетнего сына.

- Давно, - ответила Анна.

- Жизнь меня наказала! - обхватив голову руками, жаловался Юрек. Наказала... Все бы отдал, все, что есть, лишь бы обратно!

- Так в чем дело? Возвращайся!

Он произнес нечто вроде "ух" или "ох", погрозил кому-то пальцем и устало повесил голову, положив вялые руки на стол.

Анна сидела и думала: ради чего все-таки Юрек так настойчиво звал ее к себе? Похвастаться перед женой, что у них в гостях их любимая певица? Да нет, вряд ли. Жене безразлично его настроение. Узнать про друзей? Или чтобы выговориться, как выговариваются все истосковавшиеся по родине? Или расспросить о брошенной жене? А может быть, он или "они" - все играют, изображая тоску, угрызения совести, взывая к памяти тех, от кого они ушли или кого предали? И все эти пьяные стенания, в которые они сами в данный момент так истово верят, всего лишь одна из мизансцен в этой игре, рассчитанной на два или три часа? На большее у них ведь нет времени. Завтра надо рано вставать и продолжать "дело"...

xxx

Из Америки Анна везла "все" для сынишки. За месяц с небольшим малыш заметно подрос, взгляд стал осмысленным, и он с удивлением смотрел на раскрасневшуюся, счастливую маму, осторожно прижимавшую его к груди и нежно целующую в носик и щечки,

Отдыхать долго не пришлось, хотя она мечтала хотя бы месяц посидеть с ребенком и лишь потом взяться за дело. Ее включили в состав делегации, отправлявшейся на Дни культуры Польши в Португалию. В Лиссабоне она имела огромный успех. Газеты пестрели ее фотографиями. Ей опять начали предлагать контракты, но она отказывалась под разными предлогами. Здесь, в Лиссабоне, многое напоминало Италию, и ей делалось не по себе...

Несколько дней она провела в Варшаве. И снова в путь. На этот раз в Софию, тоже на Дни польской культуры. На концерте в Софии присутствовало много советских туристов. По их просьбе Анна спела "Надежду" - а капелла, поскольку оркестровку песни она оставила дома.

Вернувшись в Варшаву, Анна с радостью занялась домашним хозяйством. Хотя Зося действительно оказалась трудолюбивой и аккуратной девушкой, все-таки дел накопилось немало. И теперь Анна наводила, как она говорила, "полный порядок". Ей нравилось возиться со Збышеком, играть с ним, учить его разговаривать, стараться самой разбирать его забавный детский язык. Так продолжалось месяц, может быть, чуть больше. Анна упоенно возилась с ребенком, никого не допуская к нему, позволяя Зосе лишь помогать готовить обед и ужин.

Однажды она проснулась среди ночи с какой-то непонятной тоской в душе. Все вроде бы идет нормально. Самое главное - ребенок здоров. Сама она тоже ни на что не жалуется. И все-таки чего-то не хватает. Ага! Понятно чего: почему-то все время молчит телефон. А телефон в ее сознании связывался с репетициями, концертами, бурными гастрольными планами. Она встала, надела домашние тапочки, включила настольную лампу и подошла к телефону. Сняла трубку. Гудка не было. Она улыбнулась, от сердца отлегло: "Ах, Збышек, Збышек-старший! Хитрец! Ты оберегаешь мой покой. И вносишь в мое сердце беспокойство. Я-то ведь все еще певица, и я должна петь. Я хочу петь! Очень хочу!.."

На следующий день она сама включила телефон и теперь, одевая сына, все косилась на аппарат, как на человека, который должен сообщить нечто неожиданное и радостное. Но телефон молчал. Звонки, конечно, изредка раздавались. Но звонили из прачечной, химчистки. Потом позвонила какая-то подруга, еще по школе (она живет по-прежнему во Вроцлаве и сейчас в Варшаве проездом). Кто-то ошибся номером...