Александр Жигарев - Анна Герман

Аня истово верила каждому слову. Она просто не понимала, как можно говорить неправду, как можно обманывать даже "просто так", бескорыстно. Она завороженно слушала рассказы "героев", и ее лицо и глаза отражали то испуг, то гнев, то обиду, то сострадание.

Сколько лет пролетело со времени радостной и грозной, печальной и безмятежной поры детства! Сколько было выстрадано, пережито, сколько было встреч и разлук, надежд и разочарований! Анна Герман сумела навсегда остаться такой, какой была в ту пору, - удивительно доверчивой. Нет, пожалуй, "доверчивость" не совсем верное слово. Удивительно верящей людям. Верящей в слово, в искренность чувств и намерений, в человеческую чистоту и правдивость.

Помню, как на радио пришло письмо от слушателя из Ленинграда. Он писал о том, что, когда во время войны он был эвакуирован в Ургенч, в соседнем доме жила девочка, ее вроде бы звали Аней, а фамилия - Герман. Девочка иногда пела удивительно чистым и светлым голосом. "Может быть, - писал автор, - это была будущая замечательная певица". Я позвонил в Варшаву и прочел Анне письмо. Сказал, что собираюсь записать наш разговор на пленку. "Дорогой товарищ, - просила передать писавшему Анна, - вынуждена вас огорчить. Я в то время на людях совсем не пела. В основном я только слушала. Наверное, это была другая Анна, возможно, тоже Герман, и я очень рада, что ее пение так запомнилось вам. В моем сердце тоже сохранились песни тех лет".

xxx

Семилетний мальчуган в курточке с капюшоном стоял около булочной и плакал навзрыд. "Мамо, мамо", - всхлипывая, повторял он.

- Ты что? - спросила Аня. - Чего ревешь, как девчонка? Потерялся, что ли?

- Не розумьем, цо вы ту мувиче, - ответил мальчик. - Мама ще згубила, не розумьем по-русску*.

[* Не понимаю, что вы говорите. Мама потерялась. Я не понимаю по-русски (польск.).]

- Ты откуда? И говоришь ты как-то не по-нашему, - снова обратилась девочка к притихшему мальчугану.

- Зе Львова естешмы, поляцы мы, поляцы, мама ще згубила*.

[* Мы из Львова, поляки, мама потерялась (польск.).]

- Хватит реветь, сейчас найдется твоя мама.

- Янек, Янек! - прозвенел вдруг женский голос, и молодая женщина в длинном черном пальто подбежала к детям. - Тутай, тутай я естем*"!

[* Здесь, здесь я! (польск.).]

- Ну, видишь, вот и нашлась твоя мама, - ласково сказала Аня, - а ты разревелся, как девчонка. До свидания, я пошла.

- Зачекай, цуречка*, - остановила Аню женщина. - Понимаешь, мы с Польски, учекнежи, беженцы, у нас нет никого в этом городе. Мы несколько дней не спали. Может, у вас найдется кровать? Хоть одна, для меня с Янеком, только на несколько часов.

[* Подожди, доченька (польск.).]

Полякам отдали крохотную комнатушку в их доме: там едва помещались кровать и маленький стол. Впрочем, в доме были еще две небольшие комнаты: в одной на сундуке спала бабушка, в другой - Аня с мамой. Длинными долгими вечерами пани Ядвига рассказывала о мытарствах на дорогах войны с маленьким сыном, о варварских бомбардировках гитлеровской авиации их родной Варшавы, о массовых расстрелах ни в чем не повинных мирных жителей. О том, как им чудом удалось уцелеть и вместе с такими же обездоленными пробраться в советский Львов. Там пани Ядвига нашла работу в библиотеке и уже начала было привыкать к прерванной фашистским вторжением мирной жизни, как вдруг в июньское утро 41-го гитлеровские стервятники появились в небе над Львовом. И снова начались скитания, все дальше на восток, дальше от разрывов бомб и нескончаемой артиллерийской канонады.

Исповедь пани Ядвиги резко отличалась от восторженных рассказов Аниных сверстников. И не только потому, что о войне говорили люди разных возрастов. Девочка очень жалела измученную женщину, жалела ее сынишку, который был чуть меньше Ани. Ему за его коротенькое существование на земле приходилось так много прятаться от бомб и артобстрелов, искать маму, бежать неизвестно куда в поисках хлеба и мирного пристанища.

Выяснилось, что в городе есть еще поляки. К пани Ядвиге "на каве" (на чашечку кофе) стали приходить двое мужчин, одетых в светло-зеленую военную форму, заметно отличавшуюся от экипировки советских солдат и офицеров.

- Это наши жолнежи*, - с грустной иронией объясняла пани Ядвига. - Вот довоевались, теперь в Африку хотят ехать - защищать Польшу.

[* Солдаты (польск.). ]

Аня вслушивалась в речь поляков, пытаясь разобрать слова, вникнуть в суть споров. Высокий, всегда тщательно выбритый офицер по имени Герман иногда вдруг терял хладнокровие, начинал яростно размахивать руками, в чем-то убеждая собеседников. Когда спор заходил слишком далеко и по интонациям можно было догадаться, что он, того и гляди, обернется крупной ссорой, пани Ядвига с улыбкой и в то же время властно останавливала поляков: "Досычь* - сейчас будет кофе".