Константин Кеворкян - Четвёртая власть Третьего Рейха. Нацистская пропаганда и её наследники

Тема уверенности оратора в своих силах прослеживается и в «Майн Кампф»: «Масса предпочитает господина, а не просителя. Бесстыдство такого духовного террора масса так же мало сознает, как и возмутительное нарушение своих человеческих свобод» (23). Иначе говоря, толпа склонна доверять человеку, доказавшему свое превосходство, как в силу своего ораторского мастерства, так и высокой нравственности преследуемых им целей. «Толпа никогда не стремилась к правде; она отворачивается от очевидности, не нравящейся ей, и предпочитает поклоняться заблуждению, если только заблуждение это прельщает ее» (24). Однако нацистские пропагандисты вскоре обнаружили, что массы, толпа, народ – не такие глупые, как их порой изображают интеллектуалы; что если к людям с улицы найти правильный подход, если их воспринимать серьезно, а не просто льстить их низменным инстинктам – у массы может появиться чувство жертвенности, великодушия, самоотдачи. (Вспомним хотя бы историю «оранжевого майдана».) «Толпа нередко преступна – это правда, но нередко она и героична» (25).

Установление контактов с новой аудиторией посредством заверений в искренности и объективности также можно рассматривать как один из исходных приемов нацистской агитационной методики. «Он не держится перед толпой с некоторой театральной властностью, которую я наблюдал у Муссолини, он не выдвигает вперед подбородок и не отбрасывает голову назад как дуче, не делает стеклянные глаза. В его манере держаться даже чувствуется какая-то наигранная скромность» (26). Однако в арсенале фюрера наличествовала не только демонстративная скромность, но порою и некая ироничность: «Хотя Гитлер почти целый вечер был беспощаден и источал ненависть, в его речи имелись и юмористические моменты. Слушателям показалось очень смешным, когда он сказал: «В Англии все полны любопытства и без конца спрашивают: «Почему он не приходит?» (Оратор имел в виду самого себя – речь о возможном вторжении в Англию. – К.К.) Спокойствие. Спокойствие. Он идет! Он идет!». И этот человек голосом выжимал каждую каплю юмора и сарказма» (27).

Парадоксом можно считать, что насколько страстные и убежденные речи Гитлера завораживали очень многих его слушателей, настолько бессмысленно утомительными и неприятными оказывались они – часто для тех же самых людей – будучи изложенными на бумаге. На раннем этапе Движения по крайней мере 80 % речей Гитлера являлись импровизацией, в которой, как правило, ему не приходилось себя ограничивать в выборе слов, а реакция слушателей всегда вдохновляла Гитлера на еще более страстные обвинения в адрес своих оппонентов. Однако по мере роста политической популярности и, соответственно, цены каждого сказанного слова Гитлер стал осмотрительнее: «Я больше и лучше выступаю не по бумажке, но теперь, в ходе войны, я должен скрупулезно взвешивать каждое слово, ибо мир наблюдательный и чуткий. Если бы я однажды сказал несправедливое слово, руководствуясь стихийным настроением, это могло бы привести к большим осложнениям» (28).

Речи, которые Гитлер произносил без заготовленной бумажки, следовало тщательно редактировать, и перед публикацией он всегда требовал показать ему вариант, подготовленный для печати, дабы самому внести окончательную правку. Возможно, этим объясняется удивительный парадокс, что, будучи одним из величайших ораторов в истории, Гитлер не оставил ни одного запоминающегося крылатого выражения, точно так же нет ни одного яркого исторического анекдота о нем. Они просто вычеркнуты?

Геббельс откровенно врал, когда в своей классической работе «Фюрер как оратор» отмечал: «Отличительная черта хорошей речи в том, что она не только хорошо звучит, но и легко читается. Речи фюрера – это стилистические шедевры, импровизирует ли он с трибуны, заглядывает ли в короткую записку или читает ее с рукописи в важных международных случаях. Если кто-то не присутствует при этом непосредственно, он никогда не сможет сказать, была ли заранее написанная речь произнесена как неподготовленная, или незапланированная речь произнесена так, словно написана заранее. Его речи всегда готовы в печать» (29). На самом деле речи Гитлера были неудобоваримы для чтения из-за бесконечных повторов, свойственных его ораторской манере, и нуждались в тщательной редактуре (см. выше).

Хотя нам сейчас невозможно представить Адольфа Гитлера воплощением добродетели, но именно в этом состояла тайна его огромной популярности среди его немецких соотечественников. Будто о нем писал Макиавелли: «Пусть тем, кто видит его и слышит, он предстанет как само милосердие, верность, прямодушие, человечность, благочестие, особенно благочестие, так как увидеть дано всем, а потрогать руками – немногим» (30). И волна народной любви к вождю, искусно направляемая, как его собственными усилиями, так и работой Министерства пропаганды, достигала своей кульминации 20 апреля – в день рождения фюрера.