— Добро, — ответил Гавран, — можно будет сбросить рюкзаки и покемарить. Ну и, понимаешь, — тут он снизил голос, конспиративно поглядывая на меня, — у нас имеется местный. Врубился.
Я кивнул в знак того, что «да». Но, подумав, сказал, что «не врубаюсь».
— Ну, — вздохнул Гавран, как будто обращался к идиоту, — у нас имеется местный для бухла. Что это за Украина, что за хардкор [9] Настолько неоднозначное понятие, что нет смысла давать какое-либо пояснение. Смотрите сами, например https://ru.wiktionary.org/wiki/%D1%85%D0%B0%D1%80%D0%B4%D0%BA%D0%BE%D1%80, выбирайте, кому чего по душе…
, если с местными не бухаешь. У русских обязательно ты должен с русскими забухать. Иначе не считается.
— Так ведь этот же говорит, что он поляк.
— Да какой он, курва, поляк, — ответил на это Гавран. — Впрочем, даже если и поляк, то все равно — русский. А ты как прикидываешь — жить тут все время и не быть русским?
— Пошли, пошли, — нетерпеливо подгонял пан Юрий, разглядываясь по сторонам как-то неуверенно.
А вот близко ну никак не было. Мы шли вдоль трамвайных рельсов, лезущих из мостовой, словно вырезанные из руки жилы, а потом свернули направо, в проход между карликовыми домами.
И мы попали совершенно в другой мир.
— Где это мы? — спросил Гавран, разглядываясь по сторонам, а глаза у него были с монету в пять злотых.
— Замарштынив, — ответил поляк Юра. — То есть, Замарштынув [10] Вы уже догадались: по-украински, а потом по-польски.
, — тут же поправился он.
— Ынув, ынув, не унив, — похлопал я Гаврана по спине.
Эта округа не была похожа на что-либо, что я видел до сих пор. Это был район, доказывающий, что людские обиталища способны разрастаться и, будто сорняки и леса, распространяться самостоятельно. Достаточно вовремя не пропалывать. Он же доказывал, что все, созданное человеком, ничем от природы не отличается, и точно так же, как лес обрастает непроходимым кустарником, мхом, омелой, так и тут все, все дома обросли какими-то сараюшками, какими-то ДСП и даже кусками бигбордов, которые устанавливали вместо стен и крыш сараев. Эта реальность творилась сама, без какого-либо плана, направляемая лишь собственной потребностью и возможностью самоисполнения. Форма и эстетика были отброшены как вещи совершенно второстепенные. Как прихоти.
И все это было погружено в зеленой воде с пеной. Деревья с кустами здесь попросту сошли с ума. Орды трав нападали на все, что было на их пути, а натура мертвая сливалась с натурой живой: пучки проводов свисали словно лианы, кучи ржавеющих железок и, говоря по правде, всего что угодно, беспорядочно валяющегося по дворикам, напоминали нечто органическое, что вот-вот начнет выпускать ростки и ветви.
И при всем при этом все общее, все публичное пространство — попросту не существовало. Дороги не было, поскольку разъезженное, дырявое пространство дорогой назвать было трудно. Не говоря уже о таком импортном изобретении, как тротуары.
И во всем этом, в том всем чуде ужасно пахло свежеподжаренным кофе.
— Кофейная фабрика, — сказал Юрий, увидав, как мы дергаем носами, словно кролики, и указал на кирпичное здание, стоящее за рядом домов. — Там кофе делают.
В доме Юрия проживала его жена — вечно обиженная на все и вся пани с острым, словно карандаш, носом. И пожилые родственники: веселый, будто щенок, дедуля и прелестная бабулечка. Сам дом походил на несколько сдвинутых вместе и объединенных в единый организм дачных халуп. Каждая комната была совершенно иной песней. Самыми трогательными были попытки украсить эту бесформицу. Грядочки на дворике были огорожены псевдостеночкой из выложенных на траве обломков кирпичей, и вся эта вроде-как-стеночка со всей серьезностью была выкрашена белой краской. На стенах висели гипсовые отливки, которые когда-то отвалились от чьего-то чужого дома.
Со стариками поговорить не удалось. На все вопросы они отвечали, к примеру: «Езус Хрыстус круль Польски аллилуя, аллилуя, аминь» или же «Кто ты естеш? Пóляк малы, большевика гонь, гонь, гонь» [11] Попурри из детского патриотического стишка: «Кто ты такой? Маленький поляк. Каков твой символ? Белый орел…» и призыва: «Гони, гони большевика!»
. Складывалось впечатление, что они до конца не понимают, что говорят.
Мы сбросили рюкзаки в комнате, похожей на каюту какой-то лайбы, расплатились с Юрием и вышли во двор.
— И что? — спросил Гавран с кривой улыбочкой, с еще не подкуренной сигаретой во рту.
— Ну… — должен был признать я. — Ничего.
Читать дальше