Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)

И я подумал: а ведь прав Марк. Можно, как его великий ровесник Эдуард, любимый мой поэт и прозаик, опять приветствовать грядущего гунна, но как раз топ-менеджер выплывет, а насчет Эдуарда я совсем не уверен. Ему, конечно, мало надо, и выживет он в любых условиях, но будет ли ему где печататься – не знаю. А главное – будет ли кому к нему прислушиваться? Буржуа – это пошло, нет слов, но буржуа умеет работать. Выучился как-то в последние десять лет. Он поверил, конечно, новой стабильности и сделал это совершенно напрасно, потому что никакой стабильности нет; он принял мыльный пузырь за твердую сферу, взгромоздился на нее, поставил стул, стол, комод, двуспальную кровать, оборудовал лужайку для гольфа… Но ведь это не он виноват, что ему предложили такой капитализм. Был бы другой – он строил бы другой, а ему предложили игру без правил. Не советскую (все-таки реальную и выключенную из мирового рынка с его периодическими кризисами), не западную (держащуюся на каком-никаком законе), а вот такую, российскую, никакую, висящую в пустоте. Пока есть соизволение – есть бизнес; пока есть нефть – есть деньги. Потом в этих правилах что-то нарушилось, потому что вечных пузырей не бывает; на счастье системы, ее очередное схлопывание совпало со всемирным кризисом, который рано или поздно – скорее рано – будет благополучно преодолен. Можно свалить на Штаты, сказать, что они всем нам подгадили – в 1998 году Кириенко с Чубайсом валили на азиатский кризис, не то бы мы, конечно, проскочили. Но ясно ведь, что у них машина нырнула в промоину, а у нас лопнул пузырь. По масштабу, происхождению и последствиям это две совершенно разные катастрофы.

Однако наши буржуа в этом не виноваты: они строили тот капитализм, который им предложили. Другого в современной России не бывает. И эти мальчики-девочки уже совсем не те, что в девяносто восьмом: они кое-чему научились, стали трезвее и профессиональнее, исчезла их кислая спесь, появилась некая даже договороспособность, интерес к печатной продукции… Одна такая девочка – говорят, инициатор всей этой акции с георгиевскими ленточками – все равно написала гневный пост о том, что теперь, наверное, придется отказаться от красной икры; но большинство сверстников, односреднеклассников, высмеяли ее. В девяносто восьмом превыше всего были понты – сегодня мы теряем класс профессионалов, среди которых много вполне одаренных и очень приличных людей. Вопрос, конечно, в том, насколько бесповоротно мы его теряем – и какая мера упрощения потребуется от всех этих людей, чтобы выжить. Может, все и обойдется, как десять лет назад: ведь благодаря российскому разгильдяйству мы иногда проскакиваем те повороты, на которых рациональный Запад непременно рухнул бы в бездну (пользуясь случаем, поясняю критику Н. А., что бездна – вовсе не обязательно бездонная яма; иногда это просто метафора очень глубокой пропасти, и достигнуть дна в ней совершенно реально. А то взялся учить меня физике, гуру недоделанное). Но может ведь и не обойтись, вот я, собственно, о чем. А когда такое происходит десять лет, плодородный слой выскребается быстрее, чем восстанавливается, – и вот вокруг нас уже совсем другие пейзажи…

Милый, милый средний класс, с твоими закосами под интеллектуализм, с непременной жежешечкой, с зарплатной вилкой от трех до десяти, с заграничными каникулами, невротизированными детьми, глянцем, гламуром, работой, сводящейся к спекуляциям (тоже дело, тоже ума требует)! Я впервые в жизни смотрю на тебя с тихим умилением. Я слишком хорошо помню, какие гладкие нашенские рожи сменили тебя в начале двухтысячных и какие вертикальные лифты пришли на смену твоему невинному карьеризму. Я никогда больше не буду приветствовать грядущего гунна.

Впрочем, гунн ведь тоже со временем заведет себе канарейку.

На канарейку вся надежда.

Сбылось отчасти. Средний класс все-таки не вымер до конца и успел попротестовать в 2011–2013 годах, но впоследствии деморализовался, разъехался и разорился. На смену ему пришел возбужденный обыватель, жаждущий либо тотального реванша, либо всемирной катастрофы, которая накрыла бы его вместе с остальным миром. Так ему необидно. Этот обыватель, собственно, был всегда и до буржуа никогда не дотягивал – так и остался мещанином. Люмпен-пролетарий противен, но люмпен-мещанин еще хуже. Этот класс не успеет купить себе канарейку – во-первых, она ему не нужна, он ее по пьяни обычно в чай выдавливает, а во-вторых, у него нет средств, чтобы обуржуазиться, да и времени, кстати, тоже. Наиболее вероятный исход его судьбы – гибель в мировой войне, если он успеет ее развязать, или другой, менее травматичный путь на свалку истории. Кто будет после него – я знаю, но не скажу.