Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)

Реакция – время полного забвения приличий. Когда оппозиционера – совершенно неважно, каких убеждений, – похищают, пытают и шантажируют судьбой близких, безнравственно повторять: «Вы же революционер, что ж вы не готовились к худшему, не спали на гвоздях? Это политика, как говаривал один нынешний критик Кремля, а некогда пылкий лоялист; здесь и убить могут». Безнравственно предъявлять к оппозиции любые требования – от морального ригоризма до идейной бескомпромиссности, – а самим не шевелить и пальцем, приговаривая с дивана «Не время» или «Не поймут». Никто не зовет вас в оппозиционные ряды, но имейте хоть каплю совести – не клевещите на тех, кто в этих рядах оказался по воле судьбы, темперамента или все той же совести: они могут быть сколь угодно бесполезны – и все-таки полезнее вас. Беда и вина русской интеллигенции в том, что от социального действия она перешла к веховству, то есть к конформизму, заботе о репутации, самовнушению «именно в этом и состоит сермяжная правда», то есть русская матрица… В результате в семнадцатом, когда власть пала, ее подняли самые небрезгливые – в этом смысле у Ленина конкурентов не было. Даже эсеры не смогли стать альтернативой ему – что уж говорить о кадетах, монархистах и внепартийных мыслителях! «Нового Ленина» приближают не Удальцов с Навальным, а те, кто сегодня хихикает над Координационным советом. «Не раскачивайте лодку – будет революция, и вам первым не поздоровится!» – этот лукавый, весьма угодный властям лозунг мы слышали не раз. Но революция при таких властях будет все равно – раскачивай или не раскачивай лодку; власти вступили на этот путь и сходить с него не собираются. Революция эта будет не восстанием масс, а кризисом и расколом элит, как и в семнадцатом. Масштаб ее будет не в пример меньше, но риск ее захвата небрезгливейшими по-прежнему велик. И небрезгливейшие обязательно победят – если те, кому положено думать и решать, так и не покинут дивана. В этом случае им предстоит изучить историю русской разрухи и воздвигшейся из нее тирании с полным погружением. На этот раз, похоже, последним.

А в этой колонке с удивительной для меня самого точностью предсказаны все главные тенденции последующего пятилетия: рост количества само убийств среди молодежи (см. расследование «Новой газеты» о сетевых сообществах, подталкивающих детей к суициду). Возрождение веховских тенденций. Самоустранение интеллигенции от любых политических действий и даже мнений. В общем, точное воспроизведение эпохи 1907–1916 годов. Нет никаких шансов, что столь точная копия тогдашней реакции будет отличаться более оптимистичным финалом.

Тут некоторые надеются: патриотизм в массах иссякнет, как только нам перестанут продавать иномарки и давать шенгенские визы. Да ничего подобного, я вас умоляю! Во-первых, патриотизм от этого возрастет многократно, потому что не останется другого выхода. Во-вторых, до этого все равно никогда не дойдет, потому что Россия – огромный рынок, а принципиальных людей в мире почти не осталось. В-третьих и в-главных, все эти разговоры о российской всемирной отзывчивости и о неизбывной любви наших людей к заграничным путешествиям – сущий вздор. У нас давно уже носят милитари, и не только в смысле нарядов, но и в смысле убеждений.

Меня всегда поражали разочарованные, брюзгливые и даже брезгливые нотки в рассказах наших людей о загранице. Томные жены новых русских в начале девяностых возвращались из Турции и Египта неудовлетворенными во всех отношениях: там перед ними недостаточно прогибались и вообще грязно. Уровень сервиса не устраивал их никогда. Я давно заметил, что российская элита ценит не сервис как таковой, а подобострастие: за границей оно все-таки встречается не везде, главным образом в третьем мире, а в Европе и Штатах метрдотель и шофер такси умудряются сохранять чувство собственного достоинства. Для нашего туриста это нестерпимо. У него возникает чувство, что ему плюнули в рожу. Великое множество местных посетителей заграницы – от простовато-турецкой до элитно-балийской, от заурядно-пражской до экзотически-тайской – рассказывали об увиденном со столь явным разочарованием, что я поневоле вспоминал путевые очерки семидесятых годов – о том, как избранные писатели и кинематографисты за рубежом жестоко страдали от ностальгии, мучились отсутствием черного хлеба и духовности, томились на стриптизе, куда их затащили гордящиеся свободой хозяева… Скажу больше: самые интеллектуальные друзья по возвращении с Запада считали долгом попенять на низкий уровень тамошнего образования, всеобщую корысть, засилие массовой культуры и незнание собственных достижений. «Мы ихних больше читали, чем они!» И то сказать: пока они жили, мы их читали…